Свобода и любовь (сборник)
Шрифт:
– Нате, радуйтесь. Отвоевал.
– Ванечка, голубчик!
Наташа готова была «расцеловать» его.
– Ну, чего там «голубчик». Да «расцеловать». Подумаешь, нежности какие! А вот теперь расписочку пожалуйте. Прижимистый старикан. Кряхтел, кряхтел… И времена-то плохие, и роздал-то много, и самому-то надо. Ну, тут я ваш авторитет пустил в ход. Подействовало. И про расписочку упомянул. Старик и вовсе размяк… Да вы что конверт-то суете, не подсчитавши. Может, я вас обдул. Одну радужную себе оставил.
– Если б себе оставили, не жалко было бы… Ей-ей.
– Так
– Наташа смеялась счастливым смехом и крепко жала Ванечкину руку.
– Уж такое спасибо, Ванечка, такое спасибо… Вы мой спаситель. Так и звать теперь буду: спаситель.
– А при встрече креститься будете?
– Фу, Ванечка, глупый какой.
– Вот теперь и глупый. Поди разберись: то спаситель, то глупый…
В дверях Ванечка остановился:
– Уж коли в вас такая благодарность сидит, так пришлите хоть открытку из того места, куда едете. Все же любопытно поглядеть.
Наташа смутилась. Ванечка уловил ее смущение. Он лукаво усмехнулся:
– Да уж ладно. Не выдам. Вот те крест. Откуда бы открытка ни пришла – ни слова не скажу. Схороню до самой могилы… А только самому… любопытно. Коли верите, мне пришлите. А не пришлете – значит, и дружбе нашей крышка. – И Ванечка, нахлобучив меховую шапку на самые уши, с нарочно суровым видом скрылся за дверью.
V
Наташу била лихорадка ожидания. Время в вагоне тянулось бесконечно. Сколько раз сердце переполнялось радостью при сознании о близости встречи, то вновь затихало, когда она подсчитывала, как еще долго до минуты свидания. Последний час радость ожидания превратил в муку. Что, если он не встретит? Как найти его? Если не встретит – значит, придется ждать до завтра, ждать в чужой гостинице долгую, скучную ночь… Ей казалось, что она этого просто не вынесет… Когда в вагонных окнах замелькали яркие вокзальные огни, у Наташи так застучало сердце, что ей казалось – соседи должны слышать: тук-тук, тук-тук. Даже больно. А по телу забегала противная, холодящая дрожь-озноб. Хотелось зевать, потягиваться… Несносно коченели, не слушались, дрожали пальцы. Наташа вся в окне напряженная, высматривающая.
Тут ли он? Тут ли он?
«Господи, Господи, сделай, чтобы он встретил». Наташа, разумеется, не верит в молитву, но так легче, когда шепчешь привычные слова, как в детстве…
Платформа… Толкотня… Сколько народу! Увидит ли ее… Найдет ли… Он… Он… Конечно, он.
У Наташи слабеют ноги, и еще громче, но уже радостно, победно, ликующе бьется, колышется, стучит Наташино сердце.
Когда Наташа в вагоне рисовала себе их встречу после такой разлуки, она воображала, что, невзирая на толпу, на страх быть узнанными, они бросятся друг другу на шею…
Поцелуи, объятия, быть может, слезы радости. Но вышло не так, как ожидала Наташа. Соскакивая на платформу, Наташа оступилась. Полетел зонтик,
– Ну идем, идем скорее, Наташа. Ишь, сколько народу. Чего доброго, еще на знакомых наскочим. Я буду показывать дорогу, а ты иди сзади.
С независимым видом, будто ничего не имел общего с Наташей, зашагал по платформе к выходу. Наташа, все еще ошеломленная, плохо веря, что встреча уже совершилась, старалась не отставать и не терять его из вида.
Она успела только мельком взглянуть на него, но он ей показался каким-то другим, изменившимся, чужим. Как будто пополневшим… Или борода отросла. Она знала его страх «налететь на знакомых», знала и эти прогулки гуськом по чужому городу, где заведомо не было ни одной живой знакомой души… Но сегодня мания преследования Сени ее раздражала. Закипала злоба.
«Даже не поздороваться как следует! И это после такой разлуки… Не обменяться ни единым словом, не предложить ни одного вопроса».
Они переходят широкую пустынную площадь с мигающими фонарями. Отель. Шаблонный, со швейцаром в галунах, с мальчиком-рассыльным в блестящих пуговицах. Кто-то берет ее вещи.
– Ну что ж? Как?
В лифте Семен Семенович ближе придвигается. к Наташе, хочет взять ее руку. Наташа инстинктивно по привычке отдергивает, указывая глазами на мальчика с блестящими пуговицами.
– Это ничего… Я сказал, что жду жену…
– И взял комнату на двоих: Потом ты переедешь в другой отель, а пока… Видишь, какой я стал опытный.
И Семен Семенович усмехнулся, лукаво поглядывая на Наташу поверх золотых очков. Наташа улыбается. Но улыбка вялая, несчастная. И в глазах потух тот огонек, который горел в них всю дорогу, красил все лицо, заставлял пассажиров невольно на нее оглядываться: такое сияние счастья излучали глаза Наташи. А теперь она просто недоумевает, вопрошает.
Ей кажется, что она просто еще не встретила Сеню, что тот человек, который подымается с ней в лифте, кто-то другой, незнакомый.
Мальчик в блестящих пуговицах широко распахивает дверь двухспальной, банально пустой и казенной отельной комнаты. Он не спеша вносит вещи и, желая господам «покойной ночи», уходит.
Семен Семенович оживлен и необычно подъемный, радостный. Он так ждал ее, Наташу…
– Ну, покажи теперь, какая ты. Похудела будто. Или с дороги?
Он загребает ее в свои объятия.
– Пусти, Сенечка, дай раздеться… шляпу снять. – Наташа стоит с закинутыми руками, возится с шляпой. Булавка запуталась в волосах – не высвободишь…
– Постой, Сенечка… Погоди. – Но Сенечка не слушает. Он прижимает ее к себе, целует.
– Милая, любимая… Так соскучился по тебе, стосковался.
Еще шляпа не высвобождена, а Наташа уже лежит поперек двухспальной кровати, и частое, горячее дыхание Семена Семеновича обжигает ей лицо.
Ей неудобно, неловко. Шляпа тянет волос, шпильки впиваются в кожу… А сам Сеня кажется таким далеким; таким чужим…