Свобода, равная для всех
Шрифт:
Не следует думать, будто Уоррен, Прудон или Маркс выражались буквально такими словами, или думали сказать буквально то, что изложено выше; но я довольно точно изложил главную сущность их идей в тех пределах, до которых они шли вместе.
Именно в этом пункте – по вопросу о необходимости уничтожить монополию – пути их разошлись. Дорога разветвилась. Они увидели, что должны свернуть или направо, или налево – пойти или стезею власти, или стезею свободы. Маркс пошел одной дорогой; Уоррен и Прудон – другой. Так родились государственный социализм и анархизм.
Займемся сперва государственным социализмом, который можно назвать учением, что все человеческие дела должны вестись правительством, независимо от личного желания человека.
Основатель его, Маркс, пришел к выводу, что уничтожить классовые монополии можно только путем сосредоточения и закрепления всех промышленных и торговых интересов, всех производственных и распределительных сил в руках государства, как одной огромной монополии. Правительство должно стать банкиром, фабрикантом, землевладельцем, транспортером и купцом, и во всех этих областях не должно терпеть конкуренции. Земля, инструменты, все орудия
Такова экономическая программа государственного социализма по Карлу Марксу.
К чему приведет дальнейшее развитие этого начала власти, если его приложить к экономической сфере, нетрудно угадать. Оно приведет к абсолютному надзору большинства за поведением индивида. Право такого надзора уже признается государственными социалистами, хотя они утверждают, что в действительности индивиду будет предоставлено гораздо больше свободы, чем та, которой он пользуется в настоящее время. Но она ему будет лишь предоставляться, он не сможет претендовать на нее, как на нечто неотъемлемое. Общество не будет построено на гарантии равного пользования самой широкой свободой, какая только возможна.
Свобода будет лишь терпима и в любую минуту сможет быть отнята. Конституционные гарантии будут бессильны. В стране государственного социализма будет лишь один конституционный параграф: «Право большинства непререкаемо».
Утверждение государственных социалистов, что это право не будет осуществляться в случаях, касающихся самых интимных и частных сторон индивидуальной жизни, отнюдь не подтверждается историей правительств. Власть всегда стремилась усугубиться, расширить свою сферу, перешагнуть границы, отведенные ей; и там, где привычка сопротивляться такому искушению не встречает поощрения, а индивид не приучен ревниво охранять свои права, индивидуальность мало-по-малу исчезает, и правительство или государство становится всемогущим фактором жизни. Контроль, конечно, сопутствует ответственности. Поэтому, при системе государственного социализма, считающей общество ответственным за здоровье, материальную обеспеченность и здравомыслие индивида, общество в лице своего большинства, конечно, все больше будет стремиться регламентировать гигиенические и другие условия жизни, будет разрушать, а в конце-концов и совсем убьет личную независимость, а вместе с нею и всякое чувство индивидуальной ответственности.
Что бы государственные социалисты ни утверждали и ни опровергали, их система должна будет в конце-концов выродиться в государственную религию, которую все обязаны поддерживать своими средствами и у алтаря которой все должны будут преклонить колени; в государственную школу медицины, у представителей которой все больные обязаны будут лечиться; в государственную систему гигиены предписывающую, что каждый должен есть, пить, носить и делать, а чего не должен; государственный кодекс нравственности, который не будет довольствоваться наказанием преступлений, но будет запрещать все, что большинство признает пороком; государственную систему народного просвещения, которая упразднит все частные школы, академии и гимназии; государственную детскую, в которой все дети должны будут воспитываться сообща, за счет государства; и наконец, государственную семью, в которой мужчине и женщине нельзя будет иметь детей, если государство запретит им это, и никто не сможет отказаться иметь детей, если государство потребует этого. Так власть дойдет до кульминационной своей точки, и Монополия достигнет наивысшего могущества.
Таков идеал последовательных социалистов-государственников, и цель, лежащая в конце пути, начертанного Карлом Марксом. Теперь последуем за Уорреном и Прудоном, пошедшими по иному пути – пути Свободы.
Он ведет нас к анархизму, который можно охарактеризовать, как учение о том, что все дела людей должны вестись отдельными личностями или добровольными союзами, и что государство должно быть упразднено.
Когда Уоррен и Прудон в поисках справедливости для труда натолкнулись на препятствие в лице классовых монополий, они увидели, что эти монополии опираются на власть; из этого они сделали вывод, что необходимо отнюдь не усилить эту власть и этим придать монополии универсальный характер, а наоборот, совершенно искоренить власть и дать полное развитие противоположному началу, свободе, сделав универсальной конкуренцию, прямую противоположность монополии. В конкуренции они видели могучее средство низвести цены до трудовой стоимости производства.
Маркс, как мы видели, решил это тем, что объявил капитал вещью, отличной от продукта; он утверждал, что капитал принадлежит обществу, должен быть захвачен обществом и употреблен на цели общего блага. Прудон же смеялся над этим различием между капиталом и продуктом. Он утверждал, что капитал и продукт отнюдь не представляют собой двух различных видов богатства, но просто являются переменными условиями или функциями того же богатства; что всякое богатство испытывает беспрестанное превращение из капитала в продукт и из продукта снова в капитал, и этот процесс тянется бесконечно; что капитал и продукт – чисто социальные термины; что то, что есть продукт для одного человека, то для другого сейчас же становится капиталом, и наоборот; что если бы в мире существовала только одна личность, то все богатство было бы для нее одновременно капиталом и продуктом; что плод труда одного человека есть его продукт, который, будучи продан другому человеку, становится капиталом этого другого человека; что паровая машина в такой же мере является продуктом, как и пальто, а пальто такой же капитал, как и паровая машина, и что одним и тем же законам справедливости подчинено владение как первым, так и вторым.
По этим и другим соображениям Прудон и Уоррен не сочли возможным одобрить такую меру, как захват капитала обществом. Однако, противясь социализации права собственности на капитал, они стремились социализировать его последствия, сделав пользование капиталом благодетельным для всех, между тем как обыкновенно он служит средством обогащения немногих за счет разорения большинства. Они увидели, что этого можно достигнуть подчинением капитала естественному закону конкуренции, что понизить цену пользования им до уровня стоимости – то есть расходов, необходимых для распоряжения капиталом и перемещения его. Тогда они развернули знамя Абсолютной Свободы Торговли, свободы как внутренней торговли, так и внешней. Под этим знаменем они начали борьбу с монополиями, будь то всеобъемлющая монополия государственных социалистов или различные классовые монополии, господствующие ныне.
Из этих последних они выделили четыре монополии, представляющие первостепенную важность: монетную монополию, земельную монополию, тарифную монополию и патентную монополию.
Первой по своей зловредности является монетная монополия, заключающаяся в привилегии, даруемой правительством некоторым лицам, или лицам, владеющим некоторыми видами имущества, на право выпуска обменных знаков. Утверждают, что обладатели этой привилегии устанавливают высоту процента, наемной цены домов и помещений и цену товаров – первое прямо, второе и третье косвенно. Ибо, говорят Прудон и Уоррен, если бы банковское дело было доступно всем, то к этой специальности примыкало-бы все большее число лиц, пока сильная конкуренция не понизила-бы наемной платы за деньги до трудовой стоимости, которая, как показывает статистика, составляет меньше трех четвертей процента.
В этом случае тысячи людей, которые теперь не занимаются делом из-за неимоверно высокого процента, который приходится платить за первоначальный капитал, не встретили-бы затруднений к займу. Если у них будет имущество, которое они желают превратить в деньги путем продажи, то банк возьмет его в обеспечение ссуды в размерах рыночной цены с учетом менее чем в один процент. Если у них нет имущества, но они трудолюбивы, честны и способны, то они найдут достаточное число надежных поручителей и получат ссуду под вексель, притом на самых льготных условиях. Так ростовщичество будет убито одним ударом. Банки в сущности уже не будут ссужать капитал, но будут вести дела капиталами своих клиентов; дела-же эти будут заключаться в обмене известного и живого кредита банков на неизвестный и мертвый, но такой-же хороший кредит клиентов и во взимании за это менее одного процента не в виде прибыли за пользование капиталом, но в виде платы за труд по ведению банковского дела. Такая легкость добывания капитала придаст делам неслыханный подъем и, следовательно, вызовет беспримерный спрос на труд – спрос, который всегда будет превышать предложение, между тем как в настоящее время мы наблюдаем на рынке совершенно обратную картину. Тогда исполнятся слова Ричарда Кобдена о том, что когда два рабочих приходятся на одного хозяина, то заработная плата падает, когда-же два предпринимателя приходятся на одного рабочего, то заработная плата поднимается. Труд сможет диктовать свои условия, он обеспечит себе естественную заработную плату, полный продукт. Тот же удар, который убьет процентщика, толкнет вверх заработную плату. Но это не все. Прибыль также упадет. Ибо торговцы, вместо того чтобы покупать по высокой цене в кредит, будут занимать деньги в банках за ничтожный процент, менее одного, и покупать по дешевой цене за наличные, значит, спустят цены и для своих покупателей. А затем падет и квартирная плата. Ибо никто, имея возможность занять капитал из одного процента и построить на него дом, не станет добровольно платить хозяину квартирной платы, превышающей один процент. Таковы горизонты, представившиеся Прудону и Уоррену в результате простой отмены монетной монополии.