Свободен!

Винсент Пол

– Я говорил.

– Когда? Приведи хотя бы один пример. Когда?

– Я говорил, что люблю тебя. – Я был удивлен, услышав подобное обвинение. Ведь было совершенно очевидно, что я без ума от этой женщины. А ее жалобы означали, что она не хотела разрыва отношений. Односложные ответы или молчание были бы гораздо хуже. По крайней мере, у меня оставалась надежда.

– Я люблю тебя, – сказал я. – И всегда любил. Всегда. Почти с первого дня. Мне очень жаль, что я не давал тебе понять, что это так.

– Ты никогда не говорил, что я красивая. Или умная.

– Умная?

– Ты знаешь, чего я хочу, – продолжала

она. – Ты никогда не объяснял, почему ты меня любишь. Если это правда.

Это было несправедливо. Я злился на нее, потому что она обвиняла меня в том, что, как ей было известно, не соответствовало действительности. Я сердился, но собирался вести себя как сильный, любящий, способный прощать мужчина. Не мелочись, Сал, даже если она тебя бесит своими заявлениями.

– Я люблю тебя, – повторил я. – Мне нравится твоя энергетика. И как замечательно нам было вместе. Когда ты входишь, вся комната как будто освещается. Мне нравится, что ты добрая. И очень сексуальная. И как ты красишь дом. И как наливаешь по пинте всем бездомным и бродягам Бильбао. Я люблю тебя. И я могу повторять это каждый день до конца твоей жизни.

Молчание.

– Ты слышишь меня?

– Да. Я думаю, не вернуться ли мне на службу.

Никогда не критикуй, всегда поддерживай.

– Делай то, что лучше для тебя, Габриэль.

– Да, конечно, я буду делать то, что лучше для меня. Но я беременна этим проклятым ребенком.

Пришло еще одно письмо.

Оно было отправлено в Испании. Дата на штемпеле соответствовала последнему, как мы полагали, дню пребывания Алекса в стране. И это был последний день, когда Габриэль еще была в Испании. Конечно, несколько миллионов других людей тоже жили здесь, но это меня не интересовало.

На конверте стояла цифра шесть. Я несколько раз похлопал письмом по руке. Я решил его не читать. С меня было уже достаточно. Более чем достаточно.

Я нашел спички и поджег письмо с одного края. Убедившись, что огонь разгорелся, я вынес письмо на улицу к металлическому мусорному контейнеру.

Минут через десять я вернулся, желая узнать, осталось ли что-нибудь от письма. Мне, конечно, следовало его прочесть. Я обнаружил несколько обугленных кусочков бумаги, невероятно ломких. Сохранилось одно или два слова – расплывшиеся фиолетовые буквы на пепельном фоне. Я смог разобрать что-то похожее на слово «ребенок».

Трудно объяснить, зачем я сжег письмо. Возможно, хотел доказать себе, что мне нечего бояться. Или стресс последнего времени был так велик, что я просто не мог больше ни о чем думать.

Моя мать стала вести себя гораздо лучшее. Она прекратила бродить мимо двери моей спальни, сама поменяла батарейки в слуховом аппарате и даже была для меня приятной компанией.

Мы рассказывали друг другу истории о моем отце.

Он был странным человеком. Увлекался крикетом, что весьма необычно для испанца. Не желал подключаться к спутниковому каналу, поэтому проводил дни, читая в телевизоре телетекст со спортивными результатами. Большие, приземистые буквы медленно менялись на экране, подчиняясь определенному ритму, и при этом никому не позволялось разговаривать, хотя мы не понимали почему.

– Иногда он бывал остроумным, – рассказывала Джанси. – Помню, в тот день, когда мы купили телевизор, он встал перед ним и заявил:

«Знаешь, если закрыть глаза, это не хуже, чем радиоприемник»…

Мы были вынуждены несколько месяцев ждать решения властей, и у нас появилась возможность получше узнать друг друга.

Я старался понять, чем мать так меня раздражает. Это имело отношение к моему детству, но после стольких лет я не мог вспомнить ничего конкретного. Я чувствовал, что она не обращала на меня внимания? Дело было в том, что мои родители слишком много ссорились? Я не имел понятия.

Работа, как и раньше, представляла собой смесь причудливых событий и банальной рутины. Люди переживали смерть Олаи, но я был посторонним, и никто особенно не обсуждал это со мной.

Мне поручили разобрать вещи в ее столе. Это было странное и угнетающее мероприятие. У меня был мешок для мусора и коробка для вещей, которые следовало передать ее семье.

Ей явно нравились ручки. Там скопилось не менее восьмидесяти ручек разных форм и размеров. Валялись ненужные ключи от давно забытых замков. Женские журналы месячной давности. Один был открыт на тесте, в котором отвечаешь на разные вопросы, а в конце получаешь оценку своей личности. Один из вопросов звучал так: «Когда вы занимаетесь любовью, сколько оргазмов у вас обычно бывает?» Олая отметила строчку: «От трех до пяти». «Вы когда-нибудь занимались анальным сексом?» Она выбрала ответ: «Мой парень все время меня уговаривает, но мне приходится ему отказывать».

Следовало ли мне выбросить журнал в мусор или положить в коробку? Это было личное, след, который остался после нее. Но в то же время это была ерунда, и ее семье необязательно читать такое.

Я нашел подарок, завернутый в зеленую бумагу и перевязанный фиолетовой лентой. Коробочка примерно четыре на четыре дюйма. Не было никакой этикетки, так что это мог оказаться как подарок, полученный Олаей, так и вещь, которую она сама собиралась кому-то вручить. Я потряс коробочку. Не знаю, что я надеялся услышать. Я положил ее в коробку для семьи.

Еще я обнаружил два словаря: испано-баскский и англо-испанский. Мне стало любопытно, в каком языке она не чувствовала себя уверенно. На ее компьютере не было программы, проверяющей правописание, поэтому наличие словарей могло объясняться и этим. Или она упорно старалась достичь совершенства в языках? Всегда казалось, что она говорит легко и без усилий, но тем не менее некоторые страницы словарей были сильно истрепаны.

Больше ничего интересного не было, и ее стол быстро опустел. Я отнес коробку к двери, но, когда начал работать за своим столом, обнаружил, что она находится в поле моего зрения, и передвинул вещи за ее стул.

Коренастый, маленький Хуан Крусие должен был заменить Олаю на месяц или два. Это выражалось в том, что почти каждое утро он приходил и занимал ее стол. Он появился у нас на второе утро после ее смерти.

Я по-прежнему сражался с компьютерной программой, загружая параметры помещений на наш сайт, но теперь не было Олаи, чтобы прийти мне на помощь в трудную минуту.

Когда я в третий раз попросил Хуана помочь мне, он вышел из себя, рванул через комнату и выхватил у меня мышь, извергая поток баскских слов, которые лучше было не понимать. Я почувствовал себя, как моя мать с ее слуховым аппаратом.