Свободная любовь
Шрифт:
— Ты знаешь, как обстоят дела между Дори и мной. Но ребенок... он меняет то, что было таким совершенным! Вот почему я был у Сиднея-крючкотвора: чтобы обеспечить поддержку ребенку и гарантировать «совместную родительскую ответственность».
— Но ты не собираешься жениться на ней.
— Если мне захочется, чтобы меня пилили, я женюсь на Дори, вместо того чтобы выслушивать тебя.
— Кому-то необходимо пилить тебя. Дори не будет это делать. Она слишком любит тебя, но ты слеп, как крот, и не видишь
— Думаю, тебя это не касается.
— Ты мой лучший друг. А Дори... скажем так: я считаю Дори очаровательной, особенной леди, и мне больно видеть, что ты обращаешься с ней как подонок.
— Будь добр, уйди из моего офиса, прежде чем наша дружба, не говоря уже о нашем партнерстве, разлетится к чертям собачьим.
— Нет, — заявил Майк. — Я не уйду, пока не выскажу все, что думаю. Я слишком долго сдерживался.
— Ну, если так, валяй! — разрешил Скотт, скрестив руки на груди и воинственно глядя на Майка.
— Тебе давным-давно следовало жениться на ней, — продолжал Майк. — Если бы я был ее братом, а не твоим лучшим другом, я бы сделал из тебя отбивную, пытаясь вправить тебе мозги в том, что касается ее.
— Ты говоришь как старый добрый папаша.
— Порядочность еще не вышла из моды, — заявил Майк. — Чего, черт побери, ты ждешь?
— Ты знаешь мое отношение к браку. Майк медленно покачал головой.
— Ну ты и фрукт! Для гения ты ведешь себя как откровенный идиот. Ты еще долго собираешься наказывать Дори за то недоразумение, в которое твои родители превратили свои жизни?
— Ты говоришь не по существу. И ты не прав.
— Не прав? Скажи мне, какие браки ты наблюдал вблизи, которые не были бы катастрофой?
— Твой.
— Да. Мой. И ты не можешь примириться с тем, что я счастлив в браке.
Скотт взглянул Майку прямо в лицо.
— Ты мой лучший друг. Я счастлив, что ты и Сьюзен...
— Тебе не нравится, что Сьюзен и я счастливы, потому что мы начисто опровергаем твою теорию — «нет такой вещи, как счастливый брак». —
Голос Майка звучал обвиняюще.
— Мы нервируем тебя.
— Нервируете?
— Да. Потому что, если это случилось с нами, это может случиться с тобой и Дори. И это чертовски тебя пугает. Почему ты так отчаянно сопротивляешься? Почему бы тебе не признать, что ты хочешь жениться на ней?
— Потому... — Скотт запнулся, потом в отчаянии начал снова: — Я не...
— Не любишь ее? — бросил вызов Майк.
— Ты знаешь, я люблю Дори!
— Тогда тебе не нравится быть с ней?
— Я люблю быть с Дори. Я просто не хочу, чтобы каждый вечер в шесть начиналось представление по королевскому указу.
— Что это значит, Скотт? У тебя есть более важные дела? Что может быть важнее Дори, Скотт? Вечеринки? Просмотр футбольных матчей на большом экране
— Что это? Допрос? Ты знаешь, что у меня с Дори все серьезно. Я ни разу не изменил ей.
— Ты ее любишь. Тебя не интересуют другие женщины. В чем твое главное возражение против того, чтобы жениться, как нормальные люди?
— Я боюсь все разрушить! — воскликнул Скотт. — Сейчас мы вместе, потому что мы так решили.
Майк медленно покачал головой.
— Ты самый упрямый и самый эгоистичный пень, какого мне довелось иметь в качестве друга. И самый слепой.
На скуле Скотта, пытающегося скрыть свой гнев, задергался мускул.
— Спасибо, приятель.
— Мне обидно видеть, как ты разрушаешь все, приятель. Ты по уши влюблен в Дори и можешь потерять ее из-за простого упрямства.
Сердитое выражение лица Скотта постепенно смягчилось.
— Может, ты и не думаешь, что брак столь же важен, как и свобода. Может быть, клочок бумаги, называемый свидетельством о браке, ничего не значит для тебя. Возможно, до недавнего времени он ничего не значил и для Дори. Но позволь мне кое-что сказать тебе, друг. Сейчас его отсутствие будет значить все для Дори и ребенка, которого она носит. Тебе следует подумать об этом, приятель.
Наступила тяжелая, гнетущая тишина.
— Ты думаешь об этом, не правда ли? — настаивал Майк. — Ты думал об этом, и это разрывает тебя на части, потому что твоя гордость мешает тебе.
— Да, — горько заметил Скотт, вспоминая спор, который был у них с Дори по поводу его мужского самолюбия. — Моя дурацкая гордость.
— Подумай вот о чем: новорожденному ничего не нужно, лишь бы его следующая бутылочка была дана ему вовремя. Но новорожденный вырастет в ребенка, и ребенок будет смотреть на Дори и спрашивать: «Мама, почему папа не живет с нами, как другие папы?» И Дори начнет думать, что малышу нужен отец, и может начать поиски папы для своего ребенка.
— Что, черт побери, это значит?
— Это человеческая природа, Скотт. Дори достаточно умна, чтобы одной воспитать дюжину ребятишек, но это не означает, что ей этого хочется. И зачем ей это делать? Она умна, привлекательна и вызывает симпатию — зачем ей растить детей одной? Что бы ни говорили о нехватке мужчин, полно таких, которые с радостью ухватятся за возможность осесть с женщиной, обладающей достоинствами Дори.
Скотт испытывал отвращение к себе. Он снова был маленьким мальчиком и спрашивал у матери, не умер ли его отец, удивляясь, почему папа ушел. Боль скрутила его внутренности, и у него перехватило дыхание. И по пятам этой древней боли следовал осмысленный страх человека, который любит женщину и над которым нависла угроза потерять ее.