Свободный мир
Шрифт:
— И я пришла тебя спасти. Ну же, ты должен немедленно пойти со мной. Четвёртая пешеходная в нашем распоряжении.
И она снова оказалась у двери, когда Гений мысленно повторил, что никогда никуда за ней не пойдёт. В конце концов, самоуважение должно быть у всех, это гарантированное и неотъемлемое право каждого на самозащиту от бесконечного унижения, лежащего за пределами трепетно очерченных границ.
И когда он оказался за дверью, когда он смог, пусть и не полной грудью, но вдохнуть утренний воздух пронизанного садами внешнего города, Эмри подошла к нему настолько близко, что он мог
Гений непроизвольно отодвинулся от неё, оказавшись прижатым к стене. Он оглядывался вокруг, пытаясь зацепиться за что-нибудь взглядом, но то, что происходило вокруг, ужасало его: на четвёртой пешеходке, где его двадцать минут назад чуть не раздавили в толпе, не было никого, кроме них. Кроме него и Эмри.
Не дождавшись ответа, его бывшая жена сделала маленький шаг вперед, уничтожив этим шагом разделявшее их пространство. Вырвав маркер из рук Гения, Эмри опустила его в один из карманов его пиджака.
— Это право. И честное слово, мне неинтересно знать, что ты мне скажешь.
Она настолько придвинулась к его лицу, что Гений зажмурил глаза, стараясь заставить весь этот кошмар исчезнуть. Она открыла сумку. Что-то тяжелое и холодное опустилось во второй карман пиджака.
— А это лево. Стреляй в голову.
IV
«Что я должен чувствовать? — этот ненавистный ему вопрос отравлял бескрайнюю радость Гения. — Что в этой ситуации чувствовал бы другой?» И, к сожалению, в его случае этот вопрос не был праздным. Без ответа на него Гений был абсолютно сумасшедшим, он был опасен для общества. Он был пригоден разве что в качестве подопытного в исследовательских центрах корпорации.
Правильный ответ на этот вопрос привёл его туда, где он был: в технический отдел корпорации «Эмджей», что уже само по себе было практически невероятно. Но лишь на первый взгляд. Улыбка, строгое лицо, набор стандартных приёмов по обведению вокруг пальца тех, кого ему вверило в управление вышестоящее руководство. Жизнь в корпорации была игрой по правилам, которые редко ставили Гения в тупик. Окружающие могли догадываться о том, что он отличается от них, но это не имело ровным счётом никакого значения, пока они обязаны были выполнять его распоряжения.
Всё, что было за пределами, понять было совершенно невозможно. Люди говорили одно, а имели в виду совершенно другое. Объясняя мир, люди веками создавали литературу и кино, словно злонамеренно рассказывающие об этом мире откровенную неправду. Но Гений знал, что никакого умысла у них не было. Ведь все они точно так же, кто-то больше, кто-то меньше, не понимали мир средствами разума. Вместо этого они, даже самые неразумные из них, обладали чувством, направляющим их в нужную сторону в огромном человеческом муравейнике. Это чувство не было инстинктом, инстинкты были вполне присущи Гению, как и эмоции, ведь, в конце концов, биологически он ничем от них не отличался. Но его чувства были другими.
Взгляд Гения скользил по непроницаемым витринам, вид на которые открывался с четвертой пешеходки: когда-то они с Эмри гуляли здесь вместе. Ещё до того, как ей дали членство корпорации. Об остальном ему и вспоминать не хотелось. Она любила его. Но что это значило?
Не вдаваясь
Счастье, беспредельное и переполняющее его, было вызвано ложью, смысла которой он даже не понимал. И к сожалению для Гения, это была не интуиция, а опыт.
Он не хотел думать о прошлом, но, кроме прошлого, у него не было ничего: ни собственности, ни друзей, ни семьи.
Гений захотел остановиться и присесть на бортик фонтана, за мраморным краем которого начинался уходящий вглубь внешнего города лимонный сад. Когда-то, восемнадцать лет назад, здесь косили траву и Эмри голым пальцем согнутой ноги трогала обрубленные сочащиеся травинки.
Нет, кое-что у него всё еще оставалось, и ради этого ему следовало поторопиться. Гений бросил последний взгляд на неубранную травяную гору у фонтана. Человек, который стриг газон, будто куда-то убежал, найдя более важные или интересные дела.
Ему потребовалось несколько минут, чтобы сложить два и два, но теперь он понял, что произошло.
Ну конечно, Комитет по этике снял поправку об ограничениях использования и распространения внешней памяти. Именно поэтому, блуждая по внешнему городу, он так и не смог войти внутрь: были приняты меры по защите тайны корпорации и все магистрали, ведущие внутрь, были отведены. Он и сам был прекрасно знаком с этим планом.
Но эта радостная мысль, как прямая залитая утренним солнцем четвёртая улица, привела Гения к таким выводам, от которых у него на лбу чуть не проступил пот: его никто и не думал искать, он был не нужен там, рядом со своим главным изобретением.
Да, у него не было никаких прав на него. Да, он знал, что точно так же его бросят на следующий проект, разделив внедрение первой операционки внешней памяти между условным дэсперадосом из отдела непрофильных активов и любой другой словно из под земли выросшей сволочью. И тем не менее, этот момент должен был стать эпохальным не только для MJ, но и для всего Третьего сектора: это превратило бы их средней руки компанию, перебивающуюся в рейтинге с пятого на шестое место, в одного из мировых лидеров, это изменило бы жизнь людей всего сектора, а при удачном стечении обстоятельств, при должной проработанности технологии все последствия было сложно себе вообразить. И это было его изобретение.
«Мел убьёт меня за опоздание», — думал Гений, поднимаясь на лифте по сизовато-дымчатой стеклянной стене корпорации. В холле не было никого: даже охрана, никогда за тридцать лет, проведённых Гением в компании, не покидавшая свои посты, куда-то пропала.
У Гения появилось жутковатое ощущение: в поисках успокоения он попытался нащупать в кармане любимый маркер, но вместо этого пальцы наткнулись на дуло пистолета. Если допустить существование у него интуиции (а Гений вдруг решил сделать такое допущение), она подсказывала ему, что лучшим решением будет закрыться в собственном кабинете и не выходить оттуда, пока всё не закончится и сотрудники не вернутся на свои места. Он подумал, что в сущности наплевать ему на то, кому достанутся лавры. Он ни разу в жизни не опаздывал. А в этот решил вовсе не пойти.