Свободу медведям
Шрифт:
О. Шратт, крадущийся в остатках инфракрасного света. Готов поспорить, О. Шратт не спит, замышляя что-то дурное. Но пока он желает оставаться в Жилище Мелких Млекопитающих, мне придется дожидаться своего шанса.
Или вернуться обратно и спросить у подозрительно не спящих слонов, которые, должно быть, необыкновенно мудры: «Что заставляет О. Шратта забавляться включением инфракрасного света?» И еще: «Чем занимался этот самый О. Шратт более двадцати лет тому назад?»
Тщательно отобранная автобиография Зигфрида Явотника:
Предыстория II (продолжение)
Интересно, где был мой хитрый папаша, когда люфтваффе без объявления
6 апреля 1941 года одновременно были использованы бомбардировщики «хейнкель» и «штука». Тридцать три дивизии вермахта — шесть бронетанковых и четыре моторизованных — вторглись в Югославию. Их цель состояла в том, чтобы дойти маршем до России к середине мая, в сухое и теплое время — по твердым дорогам. Поэтому бешеная атака немцев против зародившейся революции выглядела чрезмерно агрессивной. Настолько агрессивной, что 4 мая Германия объявила Югославское государство несуществующим. Однако 10 мая полковник Дража Михайлович и его банда мятежных четников водрузили флаг на горе Равна. Михайлович и его свободолюбивые фанатики продолжали действовать в том же духе все лето.
О, история знает, как хорватские предатели и другие югославские капитулянты действовали заодно с немцами и охотились за четниками. И как четники маскировались под хорватских коллаборационистов и делали вид, будто преследуют самих себя. Как Михайлович творил в горах настоящие чудеса — отстреливая немцев по всей Сербии. Как в наблюдающей Америке журнал «Тайм» провозгласил Дражу Михайловича «Человеком года», а коммунистическая пресса не уставала восхвалять его. Так или иначе, немцы не дошли до России к середине мая. Они были задержаны на пять недель и застряли на топких и вязких дорогах. К тому же это были уже не прежние тридцать три храбрые дивизии — не менее двадцати из них пришлось оставить в качестве оккупационных войск, которые по-прежнему преследовали фанатичные четники.
Однако это были герои, а я хотел знать, где был мой отец? Я подозреваю, что он провел лето в Есенице, совершенствуя знание языка будущих победителей — вероятно, стараясь запомнить даже названия иностранных вин и супов, марки сигарет и имена кинозвезд. К сожалению, его местопребывание не известно мне до осени сорок первого, когда Вратно Явотник появился в Словеньградце.
Город наполняли капитулянты — словенцы и хорваты, которые, будучи оккупированными немцами, чувствовали себя в безопасности и которые негодовали по поводу яростно сопротивлявшихся сербов на юго-востоке. Единственными людьми, которых должен был опасаться мой отец в Словеньградце, были несколько недоистребленных сербов. Они привлекли к себе внимание 21 октября 1941 года, протестуя против противоречивых сообщений о кровавой бойне у Крагуеваца, где — как сообщалось по радио — 2300 сербских мужчин и юношей были расстреляны из пулеметов в отместку за десять убитых и двадцать шесть раненных четниками немецких солдат; другое радиосообщение утверждало, будто было расстреляно по крайней мере 3400 сербов, что значительно превышало норму, установленную немцами за гибель своих солдат от рук неугомонных четников, — сто сербов за одного убитого немца и пятьдесят — за одного раненого.
Какое бы из сообщений ни было верным, женскому населению Крагуеваца пришлось рыть могилы, начиная со среды до воскресенья, после чего волнения в Словеньградце немного улеглись, а потом немцы пожаловали городскому совету Крагуеваца 380 000 динаров для бедняков. Каковым после бойни был практически каждый.
Забавно, но сумма немецкой дотации оценивалась как чуть меньшая той, что могла оставаться в карманах 2000 или 3000 мертвых сербских мужчин и подростков.
Однако, в любом случае,
А именно моего отца, — он вышел на улицу, чтобы послушать диалекты своей родной Сербо-Хорватии и набраться немецких разговорных выражений, переходя от кафе к кафе.
А именно всю прославленную банду семейства Сливница — всех как один извергов, находившихся на срочной службе у террористической организации усташей [15] , возглавляемой фашистом Анте Павеличем. Именно наемники Павелича, по слухам, убили короля Александра [16] и французского премьер-министра Барту в Марселе в 1934 году.
15
Усташи — в 1928–1945 гг. фашистская организация хорватов. Основана за границей (центры в Италии, Австрии, Венгрии и др.) А. Павеличем. После оккупации Югославии (1941 г.) фашистскими войсками создали под эгидой оккупантов марионеточное «Независимое государство Хорватия»; были организаторами массовых убийств югославов.
16
Александр — югославский король.
За организацией усташей, как сообщалось, стояла фашистская Италия; соседи югославов, как известно, взяли вверх над бесконечными распрями между сербами и хорватами. Но члены семейной банды Сливница являлись усташистскими террористами особого рода. О, террор, на котором они зарабатывали, ни в коей мере не мог считаться политическим, просто за эту работу их хорошо кормили. Они и в самом деле кормились, когда Вратно случайно наткнулся на них — в этот момент одна прелестная Дабринка привлекла внимание моего отца.
Семейство Сливница сидело за длинным столом на открытой террасе ресторана над рекой Мислинья. Белокурая Дабринка разливала вино по стаканам двух своих сестер и четырех братьев. Однако в ее сестрах не было ничего такого, что мой отец заприметил в Дабринке, — в приземистой, губастой Бабе и вялой, круглой, как дыня, Юльке. Дабринка походила на стройное и гибкое деревце — бестелесное, как любил говаривать мой отец. Она напоминала прохладный, тонкий ручеек — скорее зеленый стебелек, чем цветок. И мой отец решил, что она официантка; ему и в голову не пришло, что она могла быть членом семьи раскормленных уродов, которых она обслуживала.
Сидя поодаль за столиком, Вратно поднял пустой стакан.
— Моя девочка, — сказал он, — ты не наполнишь его?
И Дабринка, сжав в руке покрепче графин с вином, обернулась. Вся банда Сливница, как один, повернулась в сторону моего отца, полиглота, заговорившего сейчас на сербохорватском. Мой отец кожей ощутил гнев. О да, всех четверых: крепышей близнецов, Гавро и Лутво; Бьело, старшего и верховода, вселявшего ужас громилу Тодора.
— Так чем нам тебя наполнить? — спросил Бьело.
— Гвоздями? — предложил Тодор. — Или битым стеклом?
— О, да вы одна семья! — воскликнул мой отец. — О, я понимаю.
Видимо, их семейное сходство сразу бросалось в глаза, если не считать Дабринку. Темно-оливковые и зеленые цвета присутствовали лишь в ее глазах. Никакого намека на низкие лбы и семейную смуглоту. Ни тяжелых щек Бабы и Юльки, ни близко посаженных глаз братьев. Ни глубоких оспин старшего Бьело; ни малейшего намека на неуклюжесть громилы Тодора, и совсем ничего от их раздвоенных подбородков — долгой тонкой работы искусного мастера.