Свободу медведям

Ирвинг Джон Уинслоу

В Рогле пожилой крестьянин по имени Боршфа Дард не дал им умереть с голоду, за привилегию пользоваться мотоциклом с коляской с объемом движка 600 кубических сантиметров. Боршфа боялся гоночного мотоцикла — он так и не смог понять, как удерживать его в вертикальном положении. Но он обожал сидеть в коляске, улыбаясь беззубой улыбкой, пока мой отец катал его по горам. Боршфа Дард снабжал их горючим и едой; он совершал набеги на склады усташей в Витанье — до августа 1944 года, когда Боршфа был привезен в Роглу в повозке с перегноем своим односельчанином. Перепуганный насмерть крестьянин рассказал, что усташи запихнули старину Дарда головой вниз на дно повозки и потом притоптали каблуками сверху. Только подошвы башмаков Боршфы торчали из кучи перегноя, когда его попытались извлечь оттуда, чтобы по-человечески похоронить. Но перегной оказался слишком влажным

и тяжелым, слишком плотно спрессованным, поэтому крестьянам пришлось просто вырезать кусок спекшейся массы и спихнуть в яму; яму вырыли округлой формы, потому что такая форма подходила под вырезанный пласт перегноя, содержавший в себе, как говорили, Боршфу Дарда. Хотя на самом деле никто не видел никакой другой его части, кроме подошв. Односельчанин, который привез его в своей вонючей повозке, засвидетельствовал, что это был, несомненно, Боршфа Дард, а Готтлиб Ват подтвердил, что узнает подошвы его башмаков.

Таким образом, Боршфа Дард был похоронен без гроба в пласте плотно спрессованного перегноя, что положило конец поставке горючего и продовольствия для скрывавшихся мотоциклистов. Мой отец и Ват решили, что им лучше покинуть эти места; если бы усташей заинтересовал вопрос, почему Боршфа Дард совершал налеты на их припасы, то Вратно и Готтлибу следовало бы приготовиться к их визиту. Поэтому они поспешили уехать, прихватив с собой лохмотья, служившие Боршфу Дарду одеждой.

Полагаясь на топографическую карту, они днем шли пешком по выбранному маршруту, переодевшись в крестьян и разведывая дорогу — мотоциклы оставались спрятанными в кустах; они проходили в горах пять миль, проверяя, нет ли в деревнях чьих бы то ни было армейских отрядов, затем возвращались на пять миль обратно к мотоциклам, после чего ночью проделывали весь путь на мотоциклах, переодевшись в форму вермахта. Проверив маршрут днем, они не только знали, как далеко находятся от деревень, но и могли большую часть пути проехать не включая фар, будучи уверенными в маршруте. У них еще оставалось немного горючего от последнего налета Боршфы Дарда в Витанье; мысль о том, чтобы расстаться с мотоциклами, была для них невыносима. Переодевшись в одежду крестьян и путешествуя пешком, они рисковали намного меньше. Однако подобная альтернатива ни разу не упоминалась; само собой подразумевалось, что командир дивизии разведчиков мотоциклетного соединения «Балканы-4» дезертировал с единственной целью — посвятить все свое время мотоциклам, а не просто бежал, тем более пешком.

На поверку Готтлиб Ват оказался настолько плохим ходоком, что они не могли делать ежедневно по пять миль туда и обратно. Ват страдал то ли от раздробленной голени, то ли от скопления жидкости в позвоночнике, то ли еще от какого-то заболевания, проявившегося в раннем детстве, — даже тогда он зависел от колес. На самом деле, как признался он Вратно, поначалу это было лишь одно колесо. Целых три года Ват держал первенство в гонках на одном колесе среди студентов Высшей технической школы Некарсулма. Насколько ему было известно, этот школьный рекорд оставался за ним и до сих пор: три часа и тридцать одна минута постоянной работы педалями и балансирования на колесе, не касаясь земли пяткой или пальцами ног. Это представление также имело место на выпускном вечере перед родителями на платформе для выступающих — сотни усталых взрослых просто одеревенели, все три часа и тридцать одну минуту просидев на жестких скамейках с одним желанием, чтобы этот чертов Ват свалился и сломал себе шею.

Но Готтлибу колеса были просто необходимы, чтобы хоть какое-то время поддерживать в более или менее прямом положении свой больной позвоночник.

За все время их пребывания в горах случилась лишь одна незапланированная встреча. У них вошло в привычку добывать по ночам еду или совершать налеты на деревни, примеченные ими днем. Но 3 сентября 1944 года, когда они уже два дня обходились лишь ягодами и водой, они наткнулись на странную компанию людей. Это были хорваты — группа оборванных крестьян, направлявшихся к Михайловичу и его волосатым четникам. Готтлиб и Вратно, к счастью одетые в обноски Боршфы Дарда, попались им в долине ниже Святого Ареха. Нападение хорватов сопровождалось криками, размахиванием палками и единственным выстрелом в воздух из старого длинного ружья. Хорваты, кроме всего прочего, заблудились и предложили Вратно и Готтлибу жизнь в обмен на то, что они выведут их из этих мест. Это была и впрямь весьма странная компания — хорваты, желавшие присоединиться к сербам! Вовлеченные против воли усташами

в недавнюю резню сербов, они воочию убедились, каким жестокостям подвергались сербы. Разумеется, их положение было безнадежным — ни при каких условиях они не могли бы стать четниками в Словении. Мой отец и Готтлиб провели с ними весь день и вечер, набивая пустой желудок мясом пойманной хорватами коровы и запивая его слабым вином. Вратно наплел хорватам, будто Готтлиб онемел после тяжелого ранения в голову, чем вызвал жалость сербохорватов к старине Вату.

Хорваты сообщили, что немцы проигрывают войну.

Кроме того, у хорватов оказалось радио, по которому Вратно и Готтлиб узнали, что этот день был 3 сентября, и подтвердили свои догадки насчет того, что этот год был 1944-м. В тот вечер они слушали «Радио Свободной Югославии», передававшее о победе партизан над немцами у Лазареватца. Сербы выразили гневный протест, они утверждали, будто из сербских источников им известно, что Лазареватц окружили четники и, следовательно, это они одержали победу и взяли в плен более двухсот немцев. Хорваты настаивали на том, что никаких партизан вблизи Лазареватца не было и в помине. Затем один из них спросил, где находится Лазареватц, после чего несчастные хорваты снова принялись сетовать на то, как здорово они заплутали.

Тем же вечером, с позволения хорватов, Вратно и Готтлиб покинули их и вернулись обратно к мотоциклам. Вратно объяснил, что старая рана вызывает у Готтлиба сильную боль и что им нужно найти доктора. Бедные хорваты были настолько рассеянными, что ни один из них даже не заметил, что мой отец и Ват ушли в направлении противоположном тому, откуда они попали к ним в засаду.

Вратно перевел Готтлибу сообщение югославского радио.

— Михайлович обречен на провал, — объявил Ват. — Вся беда с четниками и этими дураками сербами заключается в том, что они понятия не имеют о пропаганде. У них нет даже партийной линии — ни единого лозунга! Нет ничего, за что можно ухватиться. А возьмем этих партизан, — продолжил Ват, — с помощью радио они оказывают влияние, кроме того, у них есть четкая, непоколебимая линия: поддерживать Россию. Коммунизм — это антинацизм, а четники на самом деле на стороне немцев. Какое имеет значение, правда это или нет? — спросил Ват. — Это повторяется снова и снова, и принципы эти крайне просты и доступны. Это очень своевременная, эффективно действующая пропаганда.

— А я и не подозревал, что у тебя есть идеи, — заметил мой отец.

— Все это есть в «Майн кампф», — сказал Ват, — и тебе с этим придется согласиться. Адольф Гитлер — величайший мастер пропаганды всех времен.

— Но ведь Германия проигрывает войну, — напомнил мой отец.

— Выигрывает или проигрывает, — сказал Готтлиб Ват, — но ты только посмотри, как много наворотил этот тщедушный выскочка. Посмотри, как далеко он зашел!

Пятнадцатое наблюдение в зоопарке:

Вторник, 6 июня 1967 @ 5.15 утра

Этот О. Шратт зашел слишком далеко!

Моя задача оказалась крайне проста. Когда этот угрюмый бабуин вышел снова на выступ, я рванул вокруг Обезьяньего Комплекса и высунулся — на мгновение, — спрятавшись за фонтаном с питьевой водой для детей. Мне даже не пришлось шуметь — старина бабуин увидел меня прежде, чем я успел спрятаться за фонтаном. Издав дикий рев, он начал брызгать слюной от злости, громко потрясая цепью в своем неистовстве. И само собой, весь зоопарк немедленно присоединился к нему.

И разумеется, О. Шратт покинул мелких млекопитающих, оставив их биться в агонии, и пулей вылетел из дверей.

На этот раз он вошел внутрь Обезьяньего Комплекса. Я замешкался всего лишь на секунду, оторопев от ужасного шума, поднятого О. Шраттом и обезьянами; этот шум вырвался наружу сквозь маленькое отверстие в застекленной крыше Обезьяньего Комплекса, словно гигантский глубокий выдох флейты, со свистом прорвавшийся сквозь крохотную дырочку. Но прежде чем О. Шратт появился снаружи снова, я взлетел по ступеням и оказался внутри Жилища Мелких Млекопитающих.

Я не стал останавливаться и заглядывать в клетки. Бросившись в ближайший проход, я свернул налево, затем углубился в еще более узкий проход направо, намереваясь войти в желоб и страшась этого, и наконец остановился там, где мне показалось безопаснее всего, — я находился на расстоянии слышимости от главного входа и в нескольких поворотах от того места, откуда мог появиться О. Шратт: между мною и им оставались углы и ответвления, так что я мог бы услышать его приближение и успеть спрятаться.