Сводная сестра бандита
Шрифт:
Когда твой отец — вор в законе, подобные места становятся практически родным домом. Дорогу показывать не нужно. Да и сам ты в любой момент можешь стать резидентом в силу «наследственных особенностей».
— Здравствуй, Иван, — родитель встречает меня, сидя за столом. — Кофе будешь?
Перед ним сервирован полноценный завтрак. И надо признаться, что даже я так разнообразно не питаюсь.
— Нет, — качаю головой, отодвигаю стул и сажусь напротив, — Лучше давай сразу к делу. Зачем звал?
Он отпивает кофе из маленькой чашки и осторожно
— У человека, живущего в четырёх стенах так мало радостей, — задумчиво откидывается на спинку стула.
— Ну перестань, — не сдерживаясь, я ехидничаю, — у тебя здесь даже массажист есть.
Отец молча расстёгивает олимпийку.
— Это — Вяземская Людмила Гавриловна, — достаёт из кармана и кладёт передо мной на стол фотографию немолодой, но красивой женщины. — Очень дорогой для меня человек. Вот уже год, раз в два месяца она приходит ко мне. Мы пьём кофе с плюшками, разговариваем… А ещё она забирает мои рукописи, правит ошибки и издаёт книги.
— Книги? — я чувствую, как от удивления мои брови ползут вверх. — Здесь разве можно писать?
— О, — он хмыкает. — Эпистолярный жанр — здесь вообще один из самых популярных.
— Охренеть… И какой же у тебя псевдоним?
— Иван Грозный, — невозмутимо кивает отец. — Мне нравится.
— Ну спасибо… Я заметил…
— Так вот, — невозмутимо продолжает, — вчера она не пришла. Сегодня тоже. Я хочу, чтобы ты разобрался в причине. Если понадобится, оказал помощь.
— Погоди! — Я кручу головой. — Ничего не понимаю. Откуда она взялась? Ты сидишь уже пять лет и не доверяешь посторонним? Кто эта женщина?
— Твоя «молочная мать». — Отбивает мои вопросы отец. — Если ты ещешь глубокие смыслы, то могу рассказать подробнее. Ее первый ребёнок родился недоношенным. Нервы. Время было отвратительное. А молоко пришло. И пока твоя мать лежала после операции в реанимации, Люда согласилась тебя кормить. За деньги, конечно. Потом перешли на смеси.
— Жесть какая. — Отзываюсь шокировано и веду руками по волосам, ерша волосы. — Как вы смогли встретиться?
— Она пришла в колонию читать спец курс по литературе в рамках государственной социальной программы. Мы узнали друг друга. Я попросил посмотреть мои тексты.
— Прямо романтика, — не сдерживаюсь от иронии.
— Отношения максимально засекречены, чтобы не подвергать ее опасности. Поэтому, открыто пробить информацию о ней я не могу.
— Книги… молочное родство… — развожу руками. — Удивил. Ничего не скажешь. Стареешь.
— Я на тебя расчитываю, — хмурится отец. — И жду отчёт завтра.
На улицу выхожу, также соблюдая все максимальные меры предосторожности.
Сажусь в машину, ставлю задачу своим ребятам найти женщину и благополучно забываю об этой маразматичной ванили.
Гораздо больше меня сейчас заботят бесконечные пробки на въезде в город. Я серьезно рискую пропустить не только утренние, но ещё и обеденные встречи. А журналисты могут обернуть это по-своему. На меня и мою семью всегда есть, что
— Иван, — от мыслей меня отвлекает Виктор, — ребята отписались по женщине.
— И что там?
— На работе говорят, что ее уже месяц, как нет в живых. Но осталась дочь.
— Мать твою… — откидываю голову на подголовник, соображая, что хочу я этого или нет, но к дочери придётся ехать лично. День перестаёт быть томным. — Давай адрес их говори. Поедем быстренько с девчонкой пообщаемся, бабок ей дадим и спокойно своими делами займёмся.
— А журналисты?
— Должны успеть. Но поверь мне, — хмыкаю, — расстроенный Василий Грозный гораздо страшнее всех журналистов вместе взятых.
Глава 2. Прийти в себя
Оля
— Ну ты даёшь… — в очередной раз качает головой подруга. — Прости, я приехала сразу, как только сообщение прочитала. Любят эти Мурзиковы на природу выезжать так, чтобы ни один гаджет не ловил. А их детеныши без мультиков — настоящие сатанята. Я беру мячик и говорю: «Давайте в съедобное-несъедобное играть. То, что можно кушать — ловим, что нельзя — отбрасываем.» А они смотрят на меня, как на ненормальную. Представляешь?
— Зато хоть платят хорошо. Я бы тоже нашла себе такую семью. Желательно с проживанием… — тяжело вздыхаю.
— Не можешь да там жить? — Сочувственно сжимает мои пальцы Вера.
— Нет… — чувствуя, как к горлу подкатывают слёзы, активно мотаю головой, чтобы их проглотить. — Завтра уже выписывают. Наверно, что-то снимать буду, а иначе ничего учить не получается. Тарасов, сама знаешь, быстро из группы попрет, если все его творческие заскоки не поддерживать.
— Знаю, — кивает Вера. — Я обязательно поспрашиваю, может, мои тебе рекомендации напишут.
— Спасибо…
— Зачит, ты думаешь, — подруга обводит взглядом палату и задерживается взглядом на букете белых хризантем в вазе, — что палату тебе организовал тот мужик, к которому мама на зону ходила?
— Ну а больше некому, — отпиваю из чашки чай и жму плечами. — Я когда ещё от наркоза не отошла, слышала разговоры медсестёр. И сам главврач ко мне два раза в день на обход ходит.
— Наверно, нужно как-то его поблагодарить и про маму твою рассказать… — предлагает неуверенно.
— Да он теперь уже в курсе, скорее всего, — ставлю кружку на тумбочку и откидываю одеяло. — А встречи там строго регламентированы. Теперь только в следующем месяце смогу прийти. Куплю ему плюшек, как мама…
— Только не реви! — Принимает меня за плечи Вера. — Давай я тебе лучше вещи собрать помогу.
— Да у меня ж тут нет ничего, — я хмыкаю, — Я пошла как раз пончики покупать. Купила. Они так пахли вкусно, а я была после практики у Тарасова такая голодная, что четыре штуки умяла. А потом меня резко в холод кинуло, живот скрутило и вот — острый аппендицит.