Свои и чужие - интриги разведки

Зданович Александр Александрович

В начале 1924 года, отчитываясь за истраченные на разведку средства, Орлов убеждал своих шефов, что дороговизна в Германии растет, естественно, что платная агентура повышает свои требования, а количество присылаемых денег уменьшилось почти в два раза. «Я сократил до минимума количество работающих у меня лиц, — сообщал он из Берлина, — и сократил всем содержание».

Еще через год Орлов уведомляет своего конфидента Бурцева, что вообще не получает жалованья уже много месяцев, и добавляет:

«Мало того, работая юрисконсультом, приходится часть своего заработка приплачивать на противобольшевистскую работу, и это Кутепову хорошо известно, так как он является моим контролером. Можете себе представить, что мне приходится приплачивать

до 100 долларов в месяц. Конечно, напрягаешь все силы и тратишь массу времени на побочные заработки, сам живешь как истинный пролетарий, но все свои денежные возможности расходуешь на борьбу с большевиками». А ведь на руках у Орлова в ту пору была почти недвижимая после неудачной операции жена и дети.

Скорее всего, к 1923 году Орлов окончательно отказался от своей идеи по созданию «Белого Интернационала». Денег ни одна страна на это не выделила, а тем более не захотела ставить свои национальные контрразведывательные и полицейские органы в зависимость от какого-то Международного бюро. Орлов соглашался уже и на меньшее. Он готов был давать информацию от своих источников в России в обмен на сведения о всех лицах, прибывающих из Республики Советов. Предполагалось, что он будет регистрировать указанных лиц, и, когда восстановится монархический строй, ни один из зарегистрированных не возвратится в Россию, не пройдя процедуру специальной проверки на причастность к деяниям большевистского режима. Заниматься этим, по мысли Орлова, станет верховная следственная комиссия во главе с ним самим.

Но все призывы тонули в пустоте. Во Франции его сторонниками были лишь некоторые, пусть даже известные, эмигранты, такие, как Владимир Бурцев и великий князь Дмитрий Павлович. По сведениям чекистской агентуры, Орлов остался в восторге от приема в Лондоне, где с ним встретился руководитель британской контрразведки. На дело регистрации большевистских деятелей Орлов даже получил некоторые финансовые средства. Но дальше этого дело не пошло. Немного лучше складывалась обстановка в самой Германии — установились и окрепли связи с берлинским Полицай-президиумом и Статскомиссариатом — Государственным комитетом по охране общественной безопасности, где заведующим иностранным отделом пока еще состоял Бартельс. Германские власти усиленно конспирировали свои контакты с русским эмигрантом, поскольку избегали в тот период негативных моментов в развивающихся отношениях с РСФСР, а затем СССР. В то же время они ощущали приближение «красной опасности» и готовы были использовать любые источники информации из коммунистических кругов, а тем более получать сведения о замыслах руководства Коминтерна. Орлов представлялся им очень важным осведомителем и наиболее квалифицированным экспертом. История показала, что эксперт не ошибся, когда громче других говорил о планах коммунистов взять власть путем вооруженного восстания. Так и произошло осенью 1923 года. Орлов также сигнализировал о том, что при участии прибывших из Москвы лиц создаются террористические группы, и их наличие действительно подтвердил судебный процесс в Лейпциге по так называемому делу «германской ЧК». Основным обвиняемым был некий «Скоблевский» — в действительности Вольдемар Розе, командир Красной Армии.

Как утверждал позднее чиновник тайной полиции Бартелье, денег за работу эксперта и предоставленные сведения Орлов не получал, действовал исключительно из идейных соображений. Единственное, что его интересовало, — это материалы полиции и контрразведки для пополнения своего обширного архива.

Некоторым деятелям эмиграции картотека и прочие орловские бумаги казались складом забытых вещей, а их хранитель — маньяком, сдвинувшимся на идее документирования большевистской деятельности в области внешней политики, подрывных действий, пропаганды и шпионажа, в том числе и в эмигрантской среде.

В ОГПУ, однако, так не считали. Когда агенту иностранного отдела эмигранту Николаю Крошко удалось подобраться к архивам Орлова,

а последний продемонстрировал ему фото резидента советской разведки, с которым Крошко и был связан, все слухи о запыленных и никому не нужных архивных папках рассеялась. Резидент вынужден был срочно покинуть Германию, но чекисты с удвоенной энергией принялись за Орлова.

К 1925 году окончательно выяснилось, что бывший следователь в разведывательном «товарообмене» использует фальшивые документы. Сведения об этом стали поступать из разных источников. По большому счету, это было даже выгодно сотрудникам ОГПУ — дурил-то Орлов враждебные Москве спецслужбы, отвлекая их на ложный объект, заставляя раскошеливаться на «пустышку». Но фальшивки — вещь обоюдоострая, рано или поздно они могут ударить по самому их изготовителю. Чекисты решили лишь ускорить «полет бумеранга».

В 20-е годы в европейских столицах, и особенно в Берлине, объявилась масса людей из так называемых Информационных бюро, продукция которых, внешне очень правдоподобная, поглащалась разведками, контрразведками и полицейскими службами многих стран. Порой заведомо зная, что покупают подделку, «бойцы невидимого фронта» не скупились на деньги, поставляя правительственным либо партийным структурам материал для серьезных шагов в отношении своих оппонентов и откровенных противников. Есть спрос — расширяется и предложение.

В этой связи уместно вспомнить нашумевшее «письмо Зиновьева», в котором содержались инструкции для коммунистических деятелей в Англии. Опубликование «письма» привело осенью 1924 года к падению лейбористского правительства и приходу к власти консерваторов.

Коммунистическая пропаганда уже тогда приписала Орлову и некоторым другим эмигрантам авторство этого письма, присоединив к ним для пущей убедительности Сиднея Рейли. О его переписке и встречах с Орловым чекистам было доподлинно известно, и они не преминули уведомить об этом коминтерновских и наркоминдельских пропагандистов.

Даже много лет спустя литературный адвокат Коминтерна Эрнст Генри с определенностью утверждал, что «Рейли был автором подложного «письма», а «Орлов и его берлинские сотрудники — техническими исполнителями фальсификации». Такое объяснение и упоминание известных фамилий вполне устраивало и советских и зарубежных агитаторов.

Чекисты же, проникшие к тому времени в самое близкое окружение Орлова, знали о его непричастности к злополучному письму. Более того, они провели свое негласное расследование, результаты которого подтвердили и в Разведупре Красной Армии, основываясь на сведениях своих секретных информаторов.

Версия отечественных спецслужб выглядела следующим образом. В Риге работала группа русских эмигрантов, возглавляемая бывшим офицером Покровским. Эти люди не раз фабриковали (и довольно качественно) советские документы, продавая их заинтересованным лицам, включая сотрудников английской разведки и Орлова, с которым Покровский поддерживал связь и считался его информатором. Среди покупателей был и бывший генерал Корнев, получивший британское гражданство и обосновавшийся в Лондоне. В конце лета 1924 года он запросил Покровского, не мог бы последний достать большевистский документ, который реально давал бы возможность навредить английской рабочей партии во время предстоящих выборов. Так родилось «письмо Зиновьева». Дальнейшее — дело техники. Конверт с «письмом» направили в советское посольство в Лондоне, уведомив об этом британскую полицию. Та перехватила послание, ознакомила с его текстом специально приглашенных свидетелей, а в конверт был вложен чистый лист бумаги. Курьер доставил предварительно занесенное в реестр «письмо» по назначению. Затем власти потребовали от советских дипломатов сообщить текст зарегистрированной корреспонденции. Естественно, ответные слова о чистом листе могли вызвать только смех. Провокация удалась. А самого Покровского английская разведка, с которой Корнев имел тесные связи, срочно переселила из Риги в Южную Америку.