Свои
Шрифт:
— А почему нет никого? — огляделась Фрида, и поправив прическу перед огромным зеркалом в массивной старинной раме, осталась вполне довольной и собой, и зеркалом.
— Нет никого? — улыбнулся нечаянный спутник, — А мы сейчас вниз, в кафе спустимся. Увидишь, как «нет никого», — и повел Фриду по ступенькам вниз, туда, откуда доносился глухой, неспокойный гул голосов, который она поначалу приняла за обычный городской шум.
Ступенек было немного, но достаточно, чтоб очутиться в новом, неведомом мире, мире эстрадного блеска и тщеславия.
Люди, хоть немного знакомые с Фридой, подумали бы: подобное к подобному! Ну уж нет! Фрида была бесподобна! Стоило ей войти в кафе, заметить устремленные на нее взгляды, — в ее зеленых глазах заплясали русалки, а внимание публики стало закручиваться вокруг ее стройной фигурки подобно водовороту. И скоро она оказалась в центре внушительной
Скоро через знакомых, знакомых и знакомых… ее приняли в один из творческих коллективов, приняли официально, с открытием трудовой книжки, и, что бы ни предписывали законы, отныне ей предстояло гастролировать по всему Советскому Союзу. Однако, пока эта радость не была полной: единственное, что доверялось молодой ведущей, — открывать концерты, объявлять номера и прощаться со зрителями, благодаря за теплый прием. И тут как никогда кстати пригодился совет Полины Васильевны не торопить время.
Надо сказать, что от матери Фрида ждала услышать слова непонимания, неодобрения избранного пути, и даже заранее придумывала, как будет отвечать: да, эстрада легкомысленна и поверхностна, но ведь людям иной раз и хочется просто забыться, отвлечься от сложных вопросов, разнообразить свою жизнь, не погружаясь в сложные осмысления, избегая размышлений о глубинах и вершинах человеческого духа. Но Полина Васильевна, вместо выспренних упреков, вдруг вспомнила Саратов, вспомнила, как заводчане свой театр создавали. А ведь это труд для них был, труд непонятный и незнакомый. Но каково было желание понять, узнать, попробовать! Обсуждали, предлагали, спорили, из интереса в другие театры ходили… К счастью, была такая возможность.
А если человек в деревне родился? Это в больших городах зритель из множества актеров, режиссеров, постановок выбирает любимейших, а потом рассуждает: что-то Петров в последнее время скучен стал, зато Кузнецова как заиграла! А там, где доступны только кино, эстрада и самодеятельность, — они и есть главные искусства. А потому эстрада так эстрада, но и тут о репертуаре позаботиться следует, потому что нельзя сцену в помойку превращать, иначе какой же ты артист. К тому же, если уж и работать конферансье, не мешало бы на специальные курсы походить.
Словом, дел у Фриды оказалось столько, что даже досада отступила. Зато не прошло и года, — и она утвердилась как самостоятельный «артист эстрады». Теперь она знала, вернее, чувствовала, что от полного счастья ее отделяла сущая мелочь. Какая, — тут не предугадаешь, тем важнее не проглядеть ее в суете.
Но проглядеть улыбку Яна Дивнича, — высокого блондина с серыми глазами, зашедшего по случаю все в то же судьбоносное кафе, — было невозможно.
Ян не работал на ленинградской эстраде, зато с раннего детства снимался в кино. Его, совсем мальчишкой, привела на пробы в Мосфильм его родная тетя, известная в театральном мире Зинаида Станиславовна. Мальчик был утвержден на одну из второстепенных ролей, быстро освоился на съемках, легко отработал все эпизоды и тут же получил новое предложение на главную роль в «комсомольском» фильме, — на сей раз от Ленинградской киностудии. Увы, новый фильм прошел незаметно. Зато за время съемок молодой актер перезнакомился со всем Ленфильмом, откуда ради социального благообразия его направили на режиссерский факультет института культуры, причем сразу на один из последних курсов. А вскоре недавно зачисленного студента пригласили на новые съемки, и снова институт пошел навстречу востребованному студенту, позволив ему окончить курс раньше других. Так, в отличие от большинства молодых людей, которым приходится усердно учиться, ходить на лекции, сдавать сессии, — Ян не заметил, как институт сам вошел в его жизнь и незаметно вышел, оставив на память диплом. И теперь де-факто молодой артист, а де-юро начинающий режиссер вел жизнь довольно привольную. Жил в постоянных разъездах, перезнакомился с актерской братией всей страны, при этом снимался, озвучивал, подвизался на радио… Не удивительно, что в святая святых ленинградской эстрады на него смотрели с нескрываемым восхищением: молодой, а сколько уже успел! а сколько еще впереди!
В жизни же Ян оставался открытым, веселым, порой даже излишне беззаботным, как и подобает баловню судьбы. А Фриде так не хватало этой легкости, безмятежности! Словом, голова закружилась, и трудно сказать отчего: от возможностей, которые открывало
На воодушевлении молодые артисты сделали поэтический номер, о котором тут же написали в журнале «Советская эстрада и цирк». Расхваленный критиками, дуэт чтецов пошел нарасхват. Сам режиссер Разумник, член Союза писателей, признанный мэтр в области сценического патриотизма, за молодую перспективную пару ухватился: обещал сценарий под них написать и самолично номер поставить. После такого ажиотажа успех был обеспечен. Оставалось поработать месяц-другой… Ничего. Для влюбленных время летит быстро. Оттого и торопятся они свои чувства хоть как-нибудь закрепить. А бывает, и про чувства не думают, — просто праздника хотят, веселия, радости, свадьбы.
Впрочем, свадьба прошла скромно. Гостей было немного. Родители Яна приехали, у Полины Васильевны — в комнатке в коммуналке, остановились. К счастью, люди были скромные, сразу и не скажешь, что из дворян, пусть и польских. Зинаида Станиславовна — та самая московская тетушка, что маленького Яна в мир кино привела, — тоже молодых приехала поздравить. И хотя воспитания она была почти аристократического, но не свадебным генералом сидела, — с Полиной Васильевной прямо сдружились. Молодым Зинаида Станиславовна листок подарила с собственноручно автором выведенными строчками «То пятое время года…», а потом весело уверяла Полину Васильевну: что там как у молодых сложится, а мы точно не потеряемся! Из друзей Яна троих пригласили: оператора с Ленфильма, какого-то актера и молодого преподавателя института культуры; со стороны Фриды — начинающую вокалистку.
Тайке тогда не до праздников было. Прожили они с супругом в счастье и радости всего ничего, потом в аварию попали. Он погиб, она инвалидом осталась, — только в коляске передвигалась, а ей двух детишек поднимать. Тут и здоровой женщине непросто, а уж колясочнице и подавно. Но Тайка никогда не жаловалась, и на сей раз поздравив Фриду по телефону, приглашала к себе в любой день, в любое время, хоть одну, хоть с супругом.
Нюша (Анита Горская) тоже приехать не смогла, — с Мариком, сынишкой, сидела. Вот Рида от безысходности эту вокалистку и пригласила.
К слову, сидела та тихонько, торжества не портила, хотя и веселья не добавляла. Зато позже каких только красивых легенд о скромном торжестве не рассказывала, — видимо, из чувства благодарности.
Жить молодые переехали в съемную квартиру во дворах Капеллы, — редкость и роскошь по тем временам (Зинаида Станиславовна и квартиру нашла, и целый год обещала плату за молодых вносить). Народ здесь был необыкновенный, удивительный: вот погруженный в себя режиссер, вот известный актер в приметной шляпе, вот иностранец самого затрапезного вида, увлеченно обсуждающий что-то с собеседником картинно комсомольской внешности, а вот юный гений-скрипач. Это тебе не эстрадники, не грубовато-несуразные студенты — это люди значительные, со своим стилем и лоском. Видно, близость к прекрасному давала себя знать. И именно здесь обосновались молодые супруги, а скоро, перезнакомившись со всеми соседями, стали всеобщими любимцами. Так что и забеременев, Фрида была окружена вниманием и творческой атмосферой. А благодаря здоровой природе не заметила, как промчалось время и разрешило ее от бремени. Новорожденную назвали Зинаидой в честь Зинаиды Станиславовны. И снова были поздравления, речи, подарки…
Самый дорогой подарок Полина Васильевна преподнесла: перстень, который Николай Сергеевич Широких супруге (Зинаиде Ивановне Широких, урожденной Можаевой) на рождение сына подарил, а к нему — коробка заветная с можаевскими «архивами». Мало того, дочери во всем помогать обещала: и с внучкой, и по дому.
Отслужив положенное по закону, Полина Васильевна долго не решалась оставить театр. Сколько лет сцена была для нее частью жизни! Хотя слово «часть» тут неуместно. Жизнь не мозаика, чтоб по частям раскладывать. Жизнь — это человек и есть. И какой бы была ее жизнь без близких, друзей и коллег, без читок, сверок и репетиций?! И какой она будет, откажись Полина Васильевна от театра? И долго бы она еще размышляла, если бы не рождение внучки. В конце концов, как ни любили зрители актрису Можаеву, как ни хвалили ее критики, как ни держались за нее в театре, — гениальной она себя не чувствовала. А вот бабушкой — вне всяких сомнений стала. И так как жизнь свою проживала с прилежанием, то и теперь все внимание, все силы на помощь своим девочкам обратить решила. (К слову, и почитаемая ею Ермолова тоже бабушкой заботливой и внимательной была.) А с работой потом разобраться решила, когда Зиночка подрастет.