Свой с чужим лицом
Шрифт:
– А чего мелочиться? – проговорил его товарищ. – Давай по двести.
– Точно, – обрадовался боец. – Давай по двести. А как пройдет, опять нальем.
В особняке периодически кто-то кричал, оттуда доносился подозрительный шум.
– Машина сломана, герр гауптман! – разобрал Глеб слова какого-то невысокого чина. – Ее вчера во двор загнали, чтобы отремонтировать, но не хватает запчастей.
– Ремонтируйте, Шпигель! – распорядился офицер. – Сделайте все возможное!
Этот диалог насторожил Шубина.
«Значит,
Первая попытка вырваться из здания была предпринята немцами в три часа ночи. Распахнулась входная дверь, с крыльца скатились несколько солдат. Даже в полумраке было видно, как бледность расползалась по их лицам. Двое спрыгнули с крыльца, лавируя между телами ранее павших товарищей, дружно метнули гранаты. Пока они летели, одного сразила автоматная очередь, другой сам запнулся, покатился по утоптанному снегу, надрывая глотку. Ему не повезло, он повредил ногу.
Гранаты взорвались с недолетом, но на то и делался расчет. Еще двое солдат вермахта пробежали дополнительные метров десять. Один из них успел швырнуть гранату. Вторая взорвалась под ногами у его напарника, после того как пуля попала ему в плечо.
Уцелевший солдат пустился наутек, перепрыгнул через мертвеца и залег за ним. Тело кромсали пули, солдат скорчился за ним, орал от страха. Но долг был выше каких-то человеческих проявлений. Он высунул ствол и вел огонь, пока озлобленные красноармейцы его не пристрелили.
В дверном проеме показались два офицера, оба тоже с автоматами, стали палить куда ни попадя. Один бездумно выпрыгнул на крыльцо, опустошал магазин, вытянув руки на всю длину, словно боялся, что автомат сейчас взорвется. Он был молод, носил погоны обер-лейтенанта.
Далеко этот вояка не ушел. Пуля перебила ему колено, он выронил автомат и сверзился с крыльца. Потемнел от крови снег рядом с его телом.
Красноармейцы растерялись, прекратили стрельбу. Приказ брать офицеров живыми никто не отменял. Раненый обер-лейтенант извивался под крыльцом, надрывал осипшее горло.
В проеме обозначились еще двое. Они стреляли, но на верную смерть не лезли, поняли, что попытка прорыва провалилась.
Красноармейцы на огонь не отвечали. Мол, пусть развлекаются.
Эти ребята с треском захлопнули дверь, и внутри особняка вспыхнула ругань. Обер-лейтенанта немцы решили не вытаскивать. В этом не было целесообразности.
Он ворочался под крыльцом, выл от боли, слабым голосом звал товарищей, но никто за ним не пришел. Офицер оперся на здоровое колено, извлек из кобуры пистолет, взвел курок и сунул ствол в рот.
Кто-то рядом с Шубиным удивленно присвистнул. Ничто не мешало этому немцу сдаться в плен. Что там наговорила нацистская пропаганда о зверствах русских? Не сказать, что офицера разведки ждали в плену почет и уважение,
Прошло не больше минуты, как попытка прорыва повторилась, теперь с обратной стороны купеческого дома. Приклад ударил в стекло, и под звон осколков разразилась бешеная пальба. Пули взрывали снег, ломали ветки кустарника. Какой-то боец охнул и выронил автомат.
– Сержант, Козлова убили! – раздался крик.
Взбешенные бойцы открыли по окну ураганный огонь. Сомнительно было, что против них работали офицеры в высоких званиях.
В здании стонал раненый. Вскоре он замолчал, и несколько минут стояла тишина. Немцы, видимо, терялись в догадках, не могли понять, почему русские их не штурмуют. Они боятся, не верят в свои силы?
– Рус, сдавайся! – прозвучал картавый выкрик. – Вы будете уничтожен! Вам не победить великий Германия!
Ответом на это был дружный смех.
– Милый, ты ничего не попутал? – крикнул Каратаев, и веселье вспыхнуло с новой силой.
Снова все как-то неопределенно зависло. Бойцы недоумевали. Почему бы прямо сейчас не взять эту халупу штурмом? Потом можно будет загрузить пленных в машины и благополучно сделать отсюда ноги.
Шубин тоже так считал, но приказ был недвусмысленным. Окружить и ждать!
«Что ж, возможно, оно и к лучшему. Сколько еще людей погибнет при штурме? Треть бойцов я уже потерял», – подумал он.
Время тянулось раздавленной сороконожкой. Небо и не думало светлеть. Бойцы клевали носами. Если кто-то засыпал, то тут же получал дружеский тумак и начинал ругаться.
Попыток вырваться на волю немцы больше не предпринимали. Скорее всего, силы у них иссякли.
Шубин внимательно следил за зданием, ползал по тылам, проверял посты. Смутную тревогу ему внушали металлические ворота. За ними что-то скрежетало, лязгало железо.
Лейтенанта уколола неприятная мысль:
«В отделе разведки наверняка должна быть рация, даже не одна. Неужели эти немцы не связались с внешним миром, не сообщили о своем положении? Такого быть не могло. Они обязательно отстучали сигнал бедствия. Понятно, что помощь особо не разгонится, но может и прийти, особенно если маршрут отхода совпадет с улицей Луначарского».
Луну закрыли облака. Красиво падали снежные хлопья. Температура повысилась. Это было неплохо.
Ближе к пяти часам утра на востоке опять разгорелась стрельба. Работали пулеметы, с глухими разрывами падали мины. Все это превратилось в непрерывный фон.
Бойцы терпели холод. Состояние замерзания в эту зиму было нормой.
Шубин все чаще поглядывал на часы, боролся с приступами неожиданной паники. Людей у него становилось меньше. Возникало опасение, что в какой-то миг ситуация выйдет из-под контроля.