Свой среди чужих, чужой среди своих
Шрифт:
Мальчишки стояли, боясь шевельнуться.
— Бандиты... — прошептал Митька.
Человек вдруг вскинул голову. Он увидел ребят и с трудом улыбнулся запекшимися губами, слабо махнул рукой с зажатым в ней наганом, маня детей к себе.
— Э-эй, пацан... — сиплым голосом позвал Шилов. — Деревня близко?
— Бежим, — прошептал Митька и попятился.
— Не бойся. — Шилов снова попытался улыбнуться.
Он был похож на больного малярией — горячечный, бессмысленный взгляд, плечи
Мальчишки бежали сломя голову. Лес кончился, стала видна петляющая дорога, выкорчеванное поле с обугленными, причудливой формы пнями. За полем показалась деревня.
Пацаны едва переводили дух. Земляника почти вся высыпалась из лукошек.
Никодимов распекал бойца — красивого, молодого парня.
— Красная Армия есть гордость всего рабочего класса и трудового крестьянства, а ты что творишь, голубь мой ясный? — Никодимов шевелил седыми усами и сердито смотрел на красноармейца.
Тот молчал, опустив свою чубатую голову.
— Девок по деревне обижаешь? — выдержав многозначительную паузу, снова заговорил Никодимов. — За это, милок, революционный пролетариат и все возмущенное крестьянство по головке не погладят! Правильно я говорю?
— Правильно... — покорно соглашался боец.
— Хорошо, ко мне с жалобой пришли, а если Кунгуров узнает? Это ж чистой воды трибунал!
— Не выдайте, товарищ Никодимов. — В голосе красноармейца послышались слезы. — Век помнить буду...
— Ну, гляди... И чтоб слухать меня беспрекословно! Что прикажу, то делать. Иначе... — Было видно, что распекать бойца Никодимову в удовольствие, и он только что вошел во вкус.
Но тут дверь отворилась, и в избу заглянул часовой, проговорил виновато:
— Тут к вам два огольца рвутся.
А мимо него уже прошмыгнули двое мальчишек, заговорили разом, проглатывая окончания слов.
— Дяденька командир, там, в лесу, у самой деревни, двое бандитов спят! — выпалили мальчишки одним духом.
Затем один сказал:
— У них мешок черный.
— Не мешок, а сумка, — поправил его другой. — С такой сумкой надысь доктор в деревню приезжал!
— Баул, — прошептал Никодимов и вдруг вскочил. Глаза, которые раньше смотрели на людей с участием и немного придурковато, вдруг сделались холодными и твердыми. И выражение лица мгновенно преобразилось, стало собранным и жестким.
— Где они? — властно спросил он.
— Там, за полем.
— А ну, за мной! Быстро! — приказал Никодимов.
Он бросился из дома, миновал палисадник, и первое, что увидел, выбежав на дорогу, — была машина, в которой ехали Сарычев и представитель из Москвы. И Сарычев увидел Никодимова, даже привстал со своего сиденья.
Никодимов
— Стой! — крикнул Сарычев, хватаясь за кобуру револьвера.
У коновязи стояли две оседланные лошади. Никодимов с маху прыгнул в седло, рванул повод, всадил каблуки в лошадиные бока. Лошадь с места взяла в карьер. В седле Никодимов держался как опытный кавалерист.
Представитель из Москвы выскочил из машины, хотел было загородить всаднику дорогу, но тут же отпрянул в сторону. Лошадь стремительно промчалась мимо.
Медленно, неуклюже разворачивалась машина. Часовой, стоявший у крыльца, не понимая, что происходит, оторопело хлопал глазами.
Сарычев выстрелил из нагана в коня.
Забелин, наконец развернув машину, погнал ее по деревенской улице за околицу.
Ударил еще выстрел. У лошади на полном скаку подломились передние ноги, и она грохнулась на дорогу. Никодимов вылетел из седла, поднялся и, тяжело прихрамывая, побежал через поле к лесу.
На выстрелы со всех сторон бежали красноармейцы. Мелькнула фигура Кунгурова.
Сарычев выпрыгнул из машины и бросился наперерез Никодимову.
Тот, чувствуя, что с больной ногой далеко не уйти, обернулся, выдернул из деревянной кобуры маузер. Оружие он держал в левой руке. Но выстрелить не успел: его опередил Сарычев. Загремели два выстрела. Никодимов согнулся, выронил маузер. Морщась, он сел на землю, прижимая к груди раненую руку.
С трудом передвигая ноги, к нему шел Сарычев. Он тяжело дышал, в груди хрипело и булькало. Никодимов поднял голову, виновато улыбнулся.
— Ты чего, товарищ Сарычев? — спросил Никодимов. — Так ведь и убить можно...
Сарычев не ответил, подобрал маузер и сунул его за пояс.
Подъехала машина, и секретарь губкома тяжело привалился к переднему крылу. Никодимов попытался встать.
— Сидеть! — глухо приказал Сарычев.
Подбежал Кунгуров, спросил испуганно:
— В чем дело?
— Это он! — коротко ответил Сарычев, кивнув на сидящего на земле Никодимова. Секретарь губкома все еще не мог отдышаться.
Их окружили красноармейцы, любопытные бабы с детьми. Слышались отдельные вопросы:
— Что случилось-то? Товарищи...
— Кто стрелял?
— Братцы, Никодимова ранили!
Сарычев поднял руку, закричал изо всех сил:
— Тихо-о-о! — и замолчал, чтобы успокоить сердце. Ропот толпы стих.
— Для тех, кто меня не знает, я секретарь губкома Сарычев! — Он показал наганом на Никодимова: — А это проникший в чека вра-аг! Тут его голос сорвался, и он начал судорожно, взахлеб кашлять.