Своя Беда не тянет
Шрифт:
— Что? — я приготовился повеселиться.
— Мы проходим «Грозу» Островского. Я спросила, нет, я даже не успела ничего спросить, Вика сама поднимает руку и со слезами в голосе говорит: «Алла Ильинична, я от корки до корки прочитала „Грозу“, но какой такой луч света в темном царстве? Нет там ничего ни про луч, ни про царство!» И заплакала. Представляете?! — Она красиво заломила руки.
Я заржал.
Аллочка Ильинична посмотрела на меня с легким презрением. Так, как смотрит утонченная женщина на солдафона. Справившись со своими тонкими чувствами, она завершила рассказ:
— Мне пришлось ее
Я вспомнил, что она классная девятого «а», в котором учится Ванька Глазков, и попросил его домашний адрес. Она вздохнула, порылась в пухлом блокнотике и, не спросив, зачем мне это надо, назвала улицу, о существовании которой я слышал впервые.
Почти два часа я потратил на то, чтобы найти в Интернете всю возможную информацию по марихуане. Раз уж я овладел предметом на практике, то неплохо бы укрепить и теоретическую базу. Я мало-мальски разобрался со сленгом, прочей терминологией и почувствовал себя готовым к разговору с Глазковым.
Беда не позвонила. И я ей не звонил, хотя мобильный теперь болтался в моем кармане. Что она имела в виду, заявив, что «нам надо во всем разобраться»? Как «мы» будем разбираться, если она хлопнула дверью перед моим носом и теперь даже не звонит?
Рабочий день подходил к концу. Прозвенел звонок с последнего урока второй смены, я дождался, когда последний ученик забрал в гардеробе у Веры Петровны свою одежду и выпытал у нее домашний адрес бабы Капы. Она поломалась немножко, но я поднаехал:
— Да что вам, жалко что ли! Я же не свататься к ней иду, а о здоровье справляться.
Вера Петровна фыркнула, ее мое директорство почему-то не впечатлило. Женщин после пятидесяти вообще мало что впечатляет, особенно малооплачиваемых.
— Капитолина не любит гостей. Особенно мужского полу. Ну да ладно, наведайся, может, и правда приболела Андреевна. — И она продиктовала адрес.
Садясь в машину, я поймал себя на том, что внимательно посмотрел на ее номера, цвет и наличие руля слева. Улицу, которую назвала Вера Петровна, я нашел в центре города. Дом впечатлял «сталинскими» габаритами, а дверь, в которую пришлось постучаться, никак не была похожа на вход в жилье получающей копейки старушки-уборщицы. Она была обита бежевой кожей, а косяки почему-то украшала резьба по дереву. Я поколотил кулаком по обивке, потому что не рискнул сунуть палец в раскрытую пасть льва, где находилась кнопка звонка. Я колотил долго, пока дверь не открылась внезапно и тихо, будто не была закрыта изнутри на замок.
— Ну и что мы ломимся? — спросила огромная девица с водянистыми глазами навыкате, облаченная в цветастый, короткий халат, который трещал под напором ее мощного тела. — Чего мы ломимся? — спросила она уже ласково, увидев, кто именно ломится. Не знаю, как Капа, а девушка не возражала против гостей мужского пола. В руках у девицы было мороженое, и она лизнула его огромным, мокрым языком.
Я обалдел от картинки и забыл, что должен сказать.
— Заходи, — неправильно поняла мое молчание девушка и отошла, освобождая мне путь.
— Не, — замотал я головой. — Капитолину Андреевну, если можно.
Девица поскучнела и перестала уступать мне
— Уехала бабка, — отрезала она, навалившись огромной грудью на дверь.
Поняв, что Капа жива и невредима, я почему-то перекрестился, не зная точно, как это делается. Девица округлила и без того выпученные глаза и спросила, забыв лизнуть мороженое:
— А тебе она зачем?
Я растерялся, не говорить же девушке, что ее бабушка может быть единственным человеком, который видел убийцу лучшего ученика нашей школы.
— Я из школы. Мы просто очень беспокоимся. Она первый раз за тридцать лет не вышла на работу.
— Заходи, — предприняла еще одну попытку девица. Мороженое на палочке опасно оплавилось, грозя свалиться белой массой на яркий халат.
— Нет! — я энергично замотал головой, как лошадь, которую кусает гнус.
— Из школы! — фыркнула девица. — Тридцать лет! Ври больше. Тридцать лет назад тебя еще не сделали. И меня тоже. Откуда тебе знать, что было тридцать лет назад в школе?
— Я просто очень хорошо сохранился, — эта девка меня пугала, хотелось поскорей закончить разговор и убежать вприпрыжку, как в детстве от врача со шприцем. — А куда она уехала?
— Да от вас подальше!
— От нас?
— От вас, свидетелей Иеговых! Креститесь и то не по-человечески. Достали бабку, сектанты проклятые! — поняв, что в квартиру заманить меня не удастся, она дала выход своему раздражению.
— Я не свидетель. Я учитель. — Выпытать у нее что-нибудь можно было только одним способом — зайти. Я сделал шаг в квартиру. Девка затуманилась и сделалась сговорчивей.
— Правда, уехала бабка.
— Куда? — я сделал вид, что с интересом заглядываю в вырез халата.
— В Тверь, — прошептала она. — У нее там ухажер-старпер.
— Что ж она так сорвалась и уехала? Никому ничего не сказала?
— Сказала, — снова шепотом пояснила девка, отбросив мороженое на стеклянный столик. — Сказала, что все ее задрали: я, мать, папаша, подружка Серафима-сектантка. Сказала, что хочет пожить по-человечески, а не батрачить на нас с тряпкой. Сказала, что Федя в Твери тридцать лет зовет ее к себе, что у него дом, пасека, и полное отсутствие спиногрызов. Она вчера вечером купила билет в плацкарт, собрала котомочку и укатила в чем была, не оставив адреса. Мать моя до сих пор кроет небо грязным матом. Никто ничего не понял. — Девка привалилась ко мне плотной грудью. — Какой Федя, какая Тверь, какая пасека?
— Странно, — сказал я, сделав шаг назад. — Странно. — Я побежал вниз по лестнице, скачками преодолевая пролеты.
— Куда? — взвыла вслед цветасто-грудастая девка, испортившая ради меня мороженое.
В машине я снова подумал, что странно все это: Федя, Тверь, пасека. В таком возрасте не принимают скоропалительных решений и резко не меняют климат. Значит, она что-то знала или что-то видела.
Улица, на которой жил Глазков, называлась Героев Чубаровцев. Наверное, название осталось с глубоко советских времен, потому что даже я, сделавший историю своей специальностью, плохо помнил подвиги этих ребят. Кажется, они отличились в гражданскую. Не обнаружив улицы на карте, которую я всегда вожу с собой, я объездил полгорода, останавливал прохожих и, опуская стекло, приставал к ним с одним и тем же вопросом: