Священник
Шрифт:
Она встала:
— Моим сталкером. Никогда — понял? — никогда не смей звать его моим…
И в ярости ушла. Хотелось крикнуть вслед:
— Пей сколько хочешь, лучше характер не станет!
Во второй бутылке еще оставалась капля вина, чтобы едва покрыть донышко бокала, придать мне чуточку сил, которых я жаждал всем своим существом. Подошла барменша, протирая столы, спросила:
— Допили?
— О да.
11
И
До тех пор, пока он не постигнет,
Что он есть непостижимое чудовище.
Я решил сперва проведать Тома Рида — это он находил вышибал для ночных клубов. Еще один признак, как изменилась Ирландия. В моей молодости вряд ли на всю страну нашелся бы хоть один вышибала. Теперь они были почти в каждом пабе, клубе, отеле. Для них даже школу открыли. Я не шучу. Звучит нелепо, но существовал годичный курс. Среди предметов — управление толпой и мастерство разрядки ситуаций. Видимо, если подведет все это, можно вернуться к основам и просто выбивать дурь. Чтобы не возникло заблуждений, будто это всего лишь направление охранного бизнеса, курс значился под названием «Развлекательная сфера». Когда грянет 1 января с запретом на курение в пабах, клубах, тюрьмах и больницах, вышибалам будет мало одних навыков общения.
Я направлялся по Мэри-стрит, когда рядом тормознул «даймлер». Я хромал себе, готовясь ко встрече с Ридом. Уже более-менее решил не начинать с «Давай сразу к сути, это ты отрубил голову отцу Джойсу?»
Передняя и задняя двери открылись, вышли двое очень крупных мужиков, перекрыли мне дорогу. Я подумал: «Ой-ой».
Их обувь… Полиция. Сразу видно. Тяжелые черные хреновины с толстыми подошвами. Мало что найдется лучше, чтобы отпинать кого-нибудь как надо. Искал, проверял, не нашел. Первый мужик сказал:
— Тейлор.
Явно не вопрос. Второй окинул меня взглядом, не оценил, сказал:
— В машину.
Я огляделся, не увидел никого, кто бы мог возмутиться. Первый добавил:
— К суперинтенданту на пару слов.
Что-то подмывало спросить: «Вряд ли ласковых?»
Все-таки выбрал:
— Мне сейчас не очень удобно.
Второй улыбнулся:
— Мы не отнимем у тебя много драгоценного времени.
Читай: садись в машину, сука.
Я сел.
Второй влез сзади меня, водитель поправил зеркало, вернулся в трафик. Сидевший рядом со мной пользовался лосьоном после бритья — ведрами. Я не сразу опознал бренд… потом… «Брют». Блин, я и не знал, что его еще выпускают. Может, он его хранил, скупив весь рынок. В начале семидесятых это был главный аромат. Продавался в характерном зеленом флаконе с серебряным медальоном, — мужики за него хватались, как за благословение. Женщинам всегда приходилось непросто, но та эпоха «Брюта» наверняка стала одним из самых черных пятен истории. Потом он взял и пропал.
Я взглянул на левую руку мужика. Обручальное кольцо. Может, жена решила, что с таким ароматом он точно не загуляет. Мы проехали Милл-стрит, я спросил:
— Мы не в участок едем?
И никто не ответил. Если меня собирались утопить в бухте, то после «Брюта»
— Выходи.
Я вышел, водитель бросил:
— Он ждет в баре.
Я посмотрел на мужика сзади, на водителя, спросил:
— Вам платят за вредность?
Проблеск улыбки, потом окно поднялось. В детстве я бывал здесь не раз — искал мячики для гольфа. Обычно меня отсюда гоняли. Мне здесь было не место — и никогда не будет. Я вошел мимо множества мужиков в ярких свитерах, которые громко говорили что-то вроде «бёрди… с четырех ударов… игл» так, будто это прям что-то значит. Нашел бар, и там за столиком у большого окна сидел Кленси. В свитере в ромбик и — я клянусь — кравате. Никто, абсолютно никто не носит краваты, кроме Роджера Мура и редких масонов. Даже Эдвард Хит умудрился от них отучиться. Джон Мейджор хотел носить, но духу не хватило.
На Кленси были штаны для гольфа — такие блестящие, которые натирают бедра и скрипят на ходу. Слипоны из кордовской кожи. Лицо багровое, плотное, откормленное. На голове, когда-то полной волос, зачес привлекал внимание к растущей лысине. Перед ним — кофейник, одна чашка.
Я подошел, чувствуя себя бедным родственником, чья единственная задача — клянчить. Он уставился на меня, сказал:
— Садись.
Я сел.
Мы побуравили друг друга взглядами, как полагается мачо. Не сказать, что в мои времена в полиции мы были большими друзьями. Я вылетел, его повысили. В голове заиграла перевернутая версия гимна «О, благодать». «Был жив и чудом стал мертв».
О да.
— Нога так и хромает, нормально не встает, — сказал он.
Я улыбнулся, подумал: «Игра началась».
Ответил:
— У меня это хотя бы видно.
Появился официант, спросил, нужно ли суперу подлить кофе, потом посмотрел на меня. Кленси сказал:
— Он не член клуба.
Это их обоих весьма повеселило. Я подождал, и он достал из кармана визитку, метнул на стол. Я увидел:
Тейлор и Коди
Расследования
По поводу разводов не обращаться.
— Это прикол? — спросил он.
— Для Коди — нет.
— Открываешь бизнес — лучше обзаведись лицензией.
— Так точно.
Он взял кофейник, налил себе чашку, добавил сливок, сахар, отпил, сказал:
— Ах… замечательно.
Потом:
— Я удивился, когда тебя выпустили из психушки. Уж думал, мы от тебя избавились.
Это я оставил без ответа. Хочет играть грязно — пусть хоть весь изваляется. Из коридора его позвали на игру. Я сказал:
— Ты уж не опаздывай из-за меня.
Он приготовился подняться, сказал:
— Убитый священник — даже не думай в это соваться.
Я поднял руки, сказал:
— С какой стати?
Он мощно отрыгнул, сказал:
— Послушай, Тейлор, и послушай внимательно. Я знаю о тебе все. Говорят, этот ненормальный отец Малачи, который наверняка жарил твою старушку, попросит тебя о помощи.
Хотелось сбить эту наглую улыбку с его рожи, спросить, правда ли, что его мама была общегородским аттракционом. Сказал:
— Если так много знаешь, почему упустил, что у нас с Малачи терки? Не такие, как у нас с тобой, но суть ты понял.