Священный роман
Шрифт:
В какой-то момент, стараясь донести до Иуды горестные известия о предстоящем суде и осознав тщетность призывов к раскаянию, Иеремия не смог сдержать чувств, которые, по-видимому, долго зрели в нем в связи с размышлениями о том, как Господь использует его:
Ты влек меня, Господи, — и я увлечен; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною. Ибо только начну говорить я, — кричу о насилии, вопию о разорении, потому что слово Господне обратилось в поношение мне и в повседневное посмеяние. И подумал я: «не буду я напоминать о Нем и не буду более говорить во имя Его»; но было в сердце моем, как бы горящий огонь, заключенный в костях моих, и я истомился, удерживая его, и — не мог.
Иер. 20:7–9
Иеремия жалуется, что Господь не только написал пьесу, в которой ему досталась разрушительная роль, но что Он кроме того послал огонь в его сердце, который не позволяет ему оставить эту пьесу при всем желании. И такой
И на все эти обвинения Господь никогда не отвечает, даже в таких случаях, как с Иовом. Его ответ на подобные жалобы можно выразить в нескольких фразах: «Я такой, какой есть. Делаю то, что делаю. Я благ. Чего ты хочешь от меня?» Удивительно, но в конце допроса, который Господь учинил Иову, тот отрекся от своих прежних слов и раскаялся. После этого у него осталось чувство, которое можно выразить словами: «Ага, теперь я все понял. Я был глуп и совсем запутался». Господь же обратился к друзьям Иова, которые перед этим разъясняли обычные установления веры в домашних божков типа: «Если ты не будешь грешить, то жизнь твоя будет беззаботной (т. е. ты будешь держать свою судьбу под контролем)», и сказал им достаточно просто, что они ничего не знают о Нем. Он сказал им, что Его друг Иов помолится за них.
Столкнувшись с посланием Стрел и слишком значительной ролью, которую Господь настоятельно отводит нам в пьесе космических масштабов, слабо понимая смысл и место нашей сцены и нашего персонажа в великой истории, нам кажется более чем разумным отказаться от участия в игре и сойти со сцены. Даже если маленькие пьески, которые мы пишем сами, часто всего лишь обрывки историй, то, что мы сами их пишем и сами их ставим, по крайней мере обещает хоть какой-то контроль над происходящим. Мы надеемся, что сможем удалить из них как большинство неизвестных персонажей, так и злодеев и проживем наши маленькие истории в относительной тишине и спокойствии.
В середину какой драмы поместил нас Господь? В каком акте пьесы мы окажемся и какое отношение наша сцена будет иметь к основному повествованию? Входит ли наше благополучие хотя бы отчасти в планы Автора?
Есть волнующая сцена в пьесе Шекспира «Генрих V», которая, возможно, прольет какой-то свет на то, что задумал Бог как в Своей великой истории, так и в отношении наших жизней, когда Он вводит нас в нее. Генрих, христианский король Англии, вторгся во Францию. После нескольких сражений от его армии осталось лишь шесть или семь тысяч измотанных, голодных и больных солдат, преследуемых дождями, холодом и мыслью, что, возможно, они никогда больше не увидят свой дом. Французы, чье 30-тысячное войско бодрее и сильнее, отправляют курьера к Генриху, предлагая возможность избежать позорного поражения, оказавшись в окружении. Солдаты Генриха разделились во мнениях по поводу этого сражения. Король знает, что разделиться — значит проиграть, и произносит пламенную речь в день святого Криспиана, увлекая и объединяя сердца своих солдат:
Я не хотел бы смерти рядом с тем, Кто умереть боится вместе с нами. Сегодня день святого Криспиана; Кто невредим домой вернется, тот Воспрянет духом, станет выше ростом При имени святого Криспиана. Кто, битву пережив, увидит старость, Тот каждый год в канун, собрав друзей, Им скажет: «Завтра праздник Криспиана», Рукав засучит и покажет шрамы: «Я получил их в Криспианов день». Хоть старики забывчивы, но этот Не позабудет подвиги свои В тот день; и будут наши имена На языке его средь слов привычных: Король наш Гарри, Бедфорд, Эксетер, Граф Уорик, Толбот, Солсбери и Глостер — Под звон стаканов будут поминаться. Старик о них расскажет повесть сыну, И Криспианов день забыт не будет Отныне до скончания веков; С ним сохранится память и о нас — О нас, о горсточке счастливцев, братьев. Перевод с англ. Е. БируковойВдохновленные силой его слов, люди Генриха самоотверженно бросились в атаку и разбили наголову французскую армию. Король Генрих воззвал к чему-то более высокому, чем безопасность и здравый смысл. Он призвал своих солдат сражаться и принять страдание, благодаря которому они останутся навеки в ореоле славы в памяти людей. Его слова воспламенили что-то, что уже горело в их сердцах, что-то, что отвечало целям короля.
Сражения, на которые призывает нас Бог, ранения и
Многие из нас, кто читает эти слова, еще не получили исцеления от Бога. Дела Божии еще не явились на нас, на наших ранах. И поэтому мы стенаем и ждем ответа.
И все же есть что-то, что Господь знает о нас, что позволяет Ему, как Генриху V, убедить нас вступить в сражение, иногда даже против самих себя. У большинства из нас где-то в глубине души есть уверенность, что самая большая наша проблема — это непостоянство жизни. Если бы нам удалось когда-нибудь справиться с тем злом, которое наносят нам грехи других, добиться всеобщей любви и, возможно, любить себя немного больше, то, заключаем мы, у нас была бы счастливая, спокойная жизнь. В большинстве своем мы не думаем о том, что, как все люди, с неизменностью приближаемся к смерти. Образ жизни, который мы хотим вести, кажется таким прекрасным — таким же прекрасным, как сама жизнь. И единственная проблема, которая, как нам представляется, существует, — это то, как другие люди обходятся с нами, и безразличие, с которым Бог относится к нашим мольбам о помощи. В глубине сердца все мы убеждены, что жизнь текла бы гораздо более гладко, если бы Господь стал хоть немного похож на тех месопотамских домашних божков. Правда в том, что все мы приходим в этот мир со склонностью прожить жизнь по правилам, которые сами устанавливаем, и в соответствии с нашим пониманием происходящего.
Мы говорим себе, что не были такими до тех пор, пока не получили послания Стрел, а Стрелы несомненно углубили и утвердили нашу склонность отталкивать Бога. Не даром Иисус сказал устами Павла в третьей главе Послания к Римлянам: «Нет праведного ни одного; нет разумевающего; никто не ищет Бога; все совратились с пути, до одного негодны: нет делающего добро, нет ни одного» (ст. 10–12). «Есть пути, которые кажутся человеку прямыми, — сказано в Притчах (14:12), — но конец их — путь к смерти».
В книге Бытие нам дается подробный отчет о том, как Бог, используя увечья и благословения, на протяжении всей жизни патриарха Иакова показывал ему, что его спасение и надежда принадлежат более великой истории искупления, чем его ум и способности могли создать; той, которой управляет Господь. И все же зачастую нам она представляется по-другому. По собственному опыту мы заключаем, что Бог допускает, чтобы несчастья происходили с нами от безразличия или злого умысла. В популярном фильме «Форест Гамп» дан чудесный образ современного Иакова, человека, пытающегося найти искупление в своей маленькой пьеске, в то время как Бог решительно заставляет его отказаться от этого и вернуться в большую драму. Форест — приятный молодой человек с ограниченными умственными способностями, который рос в постоянной борьбе с последствиями полиомиелита и со всеми теми насмешками, от которых так часто страдают люди, отличающиеся от других. Он был помещен в кажущуюся на первый взгляд случайной сцену американской истории, совсем как белое перышко, которое плывет в воздухе на протяжении всего фильма. Он очутился во Вьетнаме под командованием лейтенанта Дана, грубого, но одаренного человека, чья семья дала стране много героев, погибших на поле брани. Лейтенант Дан был уверен, что отважная смерть в бою и есть его искупление. Форест спас его от пуль, но в госпитале из-за ранения ему пришлось ампутировать обе ноги. Он и Форест, также раненый, были помещены в одну и ту же больничную палату, и однажды ночью разъяренный лейтенант Дан стащил Фореста с постели. Он стал душить его и обвинять в том, что тот разрушил его жизнь, когда спас его.
«Я должен был умереть на поле боя, Гамп! — орал вне себя лейтенант Дан. — Раньше я был лейтенантом Даном. А теперь посмотри на меня. Я просто… калека».
В ответ Форест заметил с трогательной простотой: «Вы по-прежнему лейтенант Дан», — заставив его отступить в горе и отчаянии.
Лейтенант Дан, как и все мы в той или иной мере, был убежден в том, что может сам искупить себя и лишь это принесет ему славу, признание, самоуважение — и даже спасение. Когда лейтенанта лишили этой возможности, стыд, злоба и отчаяние захлестнули его. Он отправился в Нью-Йорк и начал творить новую искупительную историю, убивающую само желание искупления. Он живет на пособие ветерана, одурманивая себя алкоголем, наркотиками и сексом с проститутками. Когда Форест приехал повидаться с ним, лейтенант Дан поведал ему, что несколько ветеранов из военного госпиталя уверяли его, что надо довериться Иисусу. «Можешь себе представить, Гамп? — заметил он ехидно. — Они сказали мне, что я буду ходить с Иисусом на небесах». Но лейтенант Дан не мог видеть дальше той истории, которую у него отняли. Он продолжал разрушать свою душу с тем же рвением, с которым старался добиться славы на поле сражения.