Святая и греховная машина любви

Мердок Айрис

— Не стоит, — сказал Монти. — Мы с Эдгаром сами сейчас уйдем — Эдгар, пошли.

— Однако, — повысил голос Эдгар, — однако я пришел сюда не за этим. Харриет!.. Я пришел, чтобы предложить тебе мое покровительство.

— Ну, знаете! — пробормотал Блейз.

— У меня есть дом, Монти знает, красивый дом, и я предлагаю его тебе, он к твоим услугам, без меня, меня не будет, только моя экономка, тебе нужно уехать, нужно прибежище, что-нибудь простое и достойное. Нельзя попустительствовать, есть вещи, которые нельзя, иначе новая ложь, и новое зло, я пришел выступить в твою защиту, пришел выступить…

— Думаю, сейчас не самый удачный момент для выступлений, — сказал Монти. — Идем лучше

домой.

— Предложить, как я уже говорил, мое покровительство, больше ничего, дом обесчещен, не так просто разобраться, что делать в этой чудовищной ситуации…

— А кто говорит, что это должно быть просто? — изрек Блейз, который, кажется, и сам успел порядком набраться.

— Что это за комик? — спросила Пинн.

— Не надо ему ничего отвечать, — быстро сказал Монти, обращаясь к Блейзу. — Через минуту он выговорится, и я его уведу.

— Милый Эдгар… — начала Харриет.

— Я тебе не милый Эдгар, ты очень добрая, а лучше бы ты была не такая добрая, у меня тоже есть чувства, я не бесчувственный чурбан, я тоже из плоти и крови, я брал тебя за руку, и ты позволяла, я понимаю, ты смеялась надо мной, отчего не смеяться, красивые женщины всегда надо мной смеялись…

— А он забавный, — заметила Эмили.

— Он должен был от них отречься…

— Позвольте, — вмешался Блейз, — я, конечно, ценю ваши тонкие наблюдения, и очень мило с вашей стороны, что вы приходите, берете мою жену за руку и предлагаете свое покровительство — неважно, в каком смысле…

— Эдгар, хватит пороть чушь, — сказал Монти. — Пошли. — Он попытался подхватить Эдгара под локоть, но Эдгар ловко вывернулся, а Харриет тревожно взмахнула рукой: не надо.

— Думаешь, раз ты такая хорошая, то ты сможешь их всех спасти. Не выйдет, ты их не спасешь — зато они тебя осквернят. Что идет вразрез со Святым писанием, на то тебе никак нельзя соглашаться, ты же христианка, ты веришь в христианский брак, вот и живи по-христиански, и не сворачивай с пути истинного. Ты должна уехать, только тогда он увидит, что натворил. А так он ничего не увидит. Все это ложь, этот человек лжец, и пусть он сам теперь расхлебывает всю эту кашу. А ты ставишь их в такие условия, что они просто вынуждены лгать снова и снова. Никто, ни один праведник не сможет исправить содеянное ими, даже ты не сможешь. Ты простила их, но они тебе этого не простят, они еще потом возненавидят тебя за твое великодушное прощение, и будут продолжать, как раньше, строить свои козни, просто не смогут иначе. В конце концов ты поймешь, что никого не спасла, а стала сама соучастницей преступления, — но тогда уже будет поздно. Он должен решить, он должен выбрать, он сам себя поставил перед этим выбором.

Пока что он упорствует во грехе и даже не признает своей вины. Ты навек останешься его жертвой — твое же попустительство толкает его снова на грех. Ради него — ты должна положить конец этому распутству.

— Ну хватит уже, хватит! — сказала Пинн.

— Спасибо за совет, — пробормотала Эмили.

— Эдгар, — сказала Харриет. — Я выслушала тебя очень внимательно. Но ты забываешь, что есть еще ребенок.

— Ты не мог бы увести своего друга? — обернулся Блейз к Монти.

— Я никуда не уйду. Я должен договорить до конца. Я выражаюсь недостаточно ясно, а я должен выразиться ясно. Слушай меня, Харриет. Разве ты не видишь, в какое положение ты его поставила? Он вынужден тебе лгать — что ему остается делать? Ты ведь даже ничего от него не требуешь. А ты потребуй, пусть он выберет, пусть примет наконец решение. Абстрактная терпимость и сочувствие тут ничему не помогут. Истинная доброта не в этом. Ты всего лишь хочешь избавить себя…

— Ну все, хватит с нас этих выступлений! — Блейз со стуком поставил свой стакан на стол и двинулся на Эдгара. — Сыты по горло! Монти, сделай что-нибудь, ради бога, подержи

его за другую руку. Или, может, тебя все это забавляет?

— Не надо! — вскрикнула Харриет.

Блейз попытался ухватить Эдгара за руку, однако Эдгар, не желая быть ухваченным, вырвался и, неловко размахнувшись, заехал локтем Блейзу прямо в глаз. Блейз осел на пол. Харриет ахнула. Эмили подбежала к Блейзу. Монти шагнул к Эдгару, который все еще стоял посреди комнаты, бестолково размахивая руками и явно недоумевая (куда это вдруг подевался Блейз?), и нанес ему не слишком умелый, но достаточно точный удар ребром ладони по шее (любимый удар Мило). Эдгар тяжело рухнул на пол.

— Скорее, надо его увести, — сказал Монти. Тут же подскочила Пинн, вдвоем они кое-как подняли Эдгара на ноги и поволокли к выходу.

— Харриет!.. Харриет!.. Мокингем!.. — выкрикивал Эдгар, что уже несколько смахивало на боевой клич.

За дверью оказался другой мир. Солнце окончательно утонуло в облаках, на землю спускались сумерки. Дрозд на старой корявой березе, лаково чернеющий среди оцепенелой листвы, распевал в тишине мирную вечернюю песню. Почтенная миссис Рейнз-Блоксем, неспешно проходившая по другой стороне улицы к своему дому, с любопытством оглядела живописную группу в дверях. Она и раньше подозревала, что от соседа-психиатра можно ожидать чего угодно. Эдгар уже затих и покорно висел на руках у своих конвоиров. Но когда они попытались протащить его через калитку, он на глазах у миссис Рейнз-Блоксем, следившей за странной троицей теперь уже с собственного крыльца, мертвой хваткой вцепился в деревянный столб.

— Ну же, Эдгар, пойдем. Пойдем домой.

— Прошу прощения, я пьян, — сказал Эдгар. — Но все равно, зачем было бить меня по шее?

— Извини, больше не буду. Ну, идем же.

Наконец кое-как поковыляли дальше. До самого угла улицы, пока все трое не скрылись из глаз, миссис Рейнз-Блоксем смотрела им вслед.

У дверей Локеттса Монти обернулся к Пинн:

— Большое спасибо. Дальше я справлюсь сам.

Эдгар уже самостоятельно протиснулся в дверь, но Пинн не уходила.

— Позвольте мне войти, — попросила она. — Пожалуйста.

— Извините, нет, — сказал Монти.

— Пожалуйста!

— Нет.

— Но почему?

Монти молча посмотрел на нее и вошел в дом, захлопнув за собой дверь.

Кренящийся Эдгар уже доковылял до гостиной и с размаху приземлился на подлокотник легкого плетеного кресла. Подлокотник, жалобно скрипнув, разломился надвое.

— «Внизу в глубоком темном рву грустила старая корова, жующая жвачку…» — бормотал Эдгар.

Монти медленно вошел в окутанную полумраком комнату. Одна ставня оставалась открытой, вторая все еще защищала гостиную от солнца, которого уже давно не было. Машинально Монти шагнул к окну, распахнул ставню, закрыл окно; потом взглянул вниз. На полу, полулежа, прислонясь спиной к пурпурному дивану, крепко спал Дейвид. Почти в тот же миг раскатистый храп со стороны кресла возвестил о том, что и Эдгар отошел наконец ко сну.

Присев на корточки около Дейвида, Монти вгляделся в его лицо. Красные распухшие веки подтверждали правдивость эдгаровых слов: слез было пролито немало. На губах, слегка приоткрытых, угадывалась тень «античной улыбки», но уголки губ были опущены вниз, отчего улыбка казалась слишком печальной. Спутанные золотистые волосы упали на лоб — скорее всего, Дейвид сам скинул их, неловко взмахнув во сне рукой. Теперь эта рука лежала на диване, ладонью вверх, будто простертая в мольбе. Вторая рука Дейвида покоилась на колене, рубашка соскользнула с плеча. Стараясь дышать как можно тише, в лад дыханию спящего, Монти осторожно опустился на колени и, положив голову ему на плечо, попробовал расслабиться. Рубашка на груди Дейвида была еще влажная от слез. Так Монти лежал с открытыми глазами в темной комнате, среди сгущающихся темных мыслей, черпая в случайной близости хоть какое-то утешение.