Святая негативность. Насилие и сакральное в философии Жоржа Батая
Шрифт:
Соответственно, данная глава состоит из нескольких частей, каждая из которых следует за отдельной инструментальной партией в партитуре батаевской мысли. Это прежде всего его концепция «низкой материи», прямо предшествующая концептам гетерогенного и сакрального даже в смысле их связи с насилием. Далее я обращусь к первым свидетельствам конкретной эмпирической связи между религией и насилием, которые Батай начинает коллекционировать в ранних 1930-х: именно тогда в серии этнографических статей он впервые пускается в рассуждения об ацтеках, жестоких божествах, проводит шокирующие аналогии между храмами и бойнями. Наконец, два или три года спустя он разрабатывает концепт гетерогенного и, в связи с ним, – свою первую систематическую теорию насилия, затрагивающую равно политические, антропологические и религиозные аспекты жизни общества. Стихию «свободного и безответственного насилия» он назначает «исторически первой формой репрезентаций божественного» [173] : отсюда, как видно, уже недалеко до ясных концепций сакрального насилия, созданных им в конце 1930-х в рамках тайного общества Ацефал и Коллежа социологии.
173
Bataille G. La structure psychologique du fascisme // OEC. T. 1. P. 361.
В стране кошмаров и больших пальцев ног
Изобретение концепции «низкого материализма» [le bas mat'erialisme], как принято считать,
Начать здесь следует с того, что эта низкая материя собой представляет. В статье «Низкий материализм и гностицизм» (1930) Батай практически уравнивает два упомянутых в названии понятия между собой, заявляя, что лейтмотивом гнозиса является «…концепция материи как активного принципа, обладающего собственным, вечным и автономным, бытием, которое есть бытие теней… и зла» [174] . Античный гнозис, как полагает философ, решительно порывает с эллинистическим и христианским монизмом, который соотносит все вещи с первоначалом или идеей блага и затем вкладывает в них этический смысл совершенства или несовершенства, сообразуясь с их положением относительно этой идеи. Место монизма в гнозисе занимает «…деспотическая и звериная одержимость злыми и беззаконными силами, которая кажется неопровержимой как в метафизической спекуляции, так и в мифологическом кошмаре» [175] . В образах архонтов и демиурга гностицизм якобы полагает материю как нечто качественно отличное от духа, – то, что отказывается быть сведенным к началам идеализма. Вероятно, излишне говорить о том, что батаевская интерпретация этого античного учения имеет мало общего с действительностью, что в общем более чем простительно, учитывая скудость доступных ему источников: до открытий в Хенобоскионе (Наг-Хаммади) остается еще около двадцати лет, а до тех пор заключения приходилось строить на материале противоречивых показаний ересиологов и немногочисленных артефактов вроде тех же медалей, на которые он и ссылается.
174
Bataille G. Le bas mat'erialisme et la gnose // Documents. 1930. Vol. 1. P. 4.
175
Ibid. P. 6.
Определение низкого материализма он дает в начале статьи, посвященной полемике с сюрреалистической ортодоксией и так и не опубликованной – «„Старый крот“ и приставка sur в словах surhomme и surr'ealist» (нач. 1930-х). Материализм – это «…бескомпромиссное освобождение человеческой жизни, закабаленной и замаскированной моральной системой, обращение ко всему непристойному, неуничтожимому и даже отвратительному – всему тому, что обрывает, извращает и высмеивает разум» [176] . Конкретно в этой статье речь идет прежде всего о политике, скором конце классовой борьбы и явлении революции, в отношении которой эту самую низкую материю воплощает собою пролетариат, отверженный и как бы закопанный в землю буржуазной моралью. Хотя метафора старого крота, как указывает историк Илья Будрайтскис, встречается еще у Эзопа и Шекспира [177] , французский мыслитель обращается к ее истолкованию прежде всего у Гегеля и Маркса.
176
Bataille G. La «vieille taupe» et le pr'efixe sur dans les mots surhomme et surr'ealist // OEC. T. 2. P. 93.
177
Будрайтскис И. Semper in motu: марксизм и метафора «старого крота» // Социология власти. 2016. № 2. С. 35–61. См. также: Grazia M. de. Teleology, Delay and the «Old Mole» // Shakespeare Quarterly. 1999. Vol. 50 (3). P. 251–267.
Образ старого крота у Батая оказывается ближе всего к трактовке, представленной в заключении к «Лекциям по истории философии» Гегеля (1837). С ее помощью немецкий философ описывает действие мирового духа на современном этапе истории в целом и развития мысли – в частности, который совершает внутреннюю, подземную и далеко не всем видимую работу:
Часто кажется, что он забыл и потерял себя; но внутренно противоположный самому себе, он есть внутренняя беспрерывная работа. О нем можно сказать так, как Гамлет говорит о духе своего отца: «Хорошо работаешь, честный крот», – и эта работа продолжается до тех пор, пока он, окрепши в себе, не оказался теперь в состоянии толкнуть земную кору, чтобы она раздалась и перестала отделять его от его солнца, его понятия. В такое время, когда она рушится подобно бездушному подгнившему зданию, дух являет себя в новой юности, он надел на себя сапоги-скороходы [178] .
178
Hegel G. W. F. Vorlesungen "uber die Geschichte der Philosophie. T. 3 // S"amtliche Werke in 20 Bd. Bd. 19. Stuttgart: Bad Cannstatt, 1965. S. 685.
Для Гегеля, как и для Батая, солнце является символом тотальности бытия, в которой сплавляются внутреннее и внешнее, природа и понятие, субъект и объект Философов, призванных в самих себе выражать это движение мирового духа, немецкий мыслитель сравнивает со слепцами, «гонимыми внутренним духом этого целого» и призванных извлечь его к лучам солнца [179] . Несложно узнать здесь еще один источник батаевских концепций альтернативного ви2дения и абсолютного познания – хотя его и волнует при этом не история, а лишь он сам. Однако же между ними есть и различия: крот для Батая – это не крот в материи, он и есть сама материя, ведущая свою подрывную работу против господства идеи; в своем отвержении «абсолютного духа» и идеализма французский мыслитель – не просто не гегельянец, а антигегельянец. Наконец, если у Гегеля крот после встречи с солнцем остается цел и невредим, то концептуальные персонажи Батая вроде Икара, Гастона Ф. или Ван Гога в результате столкновения со светилом жертвуют собой, режут себе пальцы и уши, падают с обожженными крыльями в морскую пучину. Однако же в своем приземленном, в буквальном смысле слова антиидеалистическом плане низкая материя, смысл которой фиксируется в том числе и в образе старого крота, ясно выражает гегелевскую идею «насилия истории» как уничтожения частного бытия в пользу целого.
179
Ibid. S. 691.
В вышеприведенном определении особенно выделяется одна из характерных черт батаевской онтологии: говоря о бытии и описывая извечный конфликт между материей и идеей, он пишет не столько о данностях, сколько о ценностях. Заговаривая о чем-то насильственном, чудовищном, сакральном или хотя бы о низших классах, ворах и проститутках,
180
См.: Bataille G. Discussion sur le p'ech'e. P. 315–359.
181
Йоас Х. Возникновение ценностей. СПб.: Алетейя, 2013. С. 38–54.
Батай выступает против идеализма как не то чтобы ложного, но вредного представления о гармоничном, соразмерном, архитектурном устройстве вселенной и человеческой жизни, обращая при этом внимание на искусственность выдуманного людьми мира, отвергающего неприглядную реальность, в которой у всех нас на ногах есть большие пальцы, на заводах стоят уродливые трубы, а прекрасные лепестки цветов прикрывают собой отвратительные внутренности [182] . Если Гегеля волнует абсолютный дух, то Батая – «бездушное подгнившее здание» под ним, так как возвышенное основывается на низменном, но отвергает его: «Какую бы роль в прямохождении человека ни играла стопа, его голова легка, поднята к небу и к небесным вещам, и под предлогом того, что его стопы в грязи, он рассматривает их как какой-то плевок» [183] . Проект философа, связанный с разработкой идеи низкой материи, можно счесть также и комментарием к афоризму Шестова из его «Апофеоза беспочвенности» (1905): «Отрыжка прерывает самые возвышенные человеческие размышления. Отсюда, если угодно, можно сделать вывод – но, если угодно, можно никаких выводов и не делать» [184] . Чем занимается в данном случае Батай? Делает вывод, что все упомянутые им факты природной и общественной жизни, взятые как противовес «идее», опровергают любое игнорирующее их возвышенное мировоззрение.
182
Bataille G. Le gros orteil // Documents. 1929. Vol. 6. P. 297–302; Bataille G. Chemin'ee d’usine // Documents. 1929. Vol. 6. P. 329; Bataille G. Le langage des fleurs // Documents. 1929. Vol. 3. P. 160–168.
183
Bataille G. Le gros orteil. P. 297.
184
Шестов Л. Апофеоз беспочвенности // Сочинения в 2 т. Т. 2. С. 113.
Даже упомянутое мною выше невинное на первый взгляд словечко «кошмар», как представляется, лишний раз отсылает к проблеме борьбы философа с сюрреалистическим идеализмом, постоянно апеллировавшим к прекрасному царству снов, идей и мечтаний как сверхразумному источнику вдохновения [185] . В обращении к нему, собственно, и заключается знаменитая техника «автоматического письма» [186] . Их грёзе Батай противопоставляет свой кошмар, тем самым подрывая саму идею изнутри. Оба понятия обозначают нечто ирреальное, чего не существует или не должно существовать в действительности, однако же если первый термин выражает нечто духовное, то второй – нечто материальное. Отличие кошмара от прекрасной грёзы заключается в том, что он переживается телесно, человек не спит и видит его и тем более не наслаждается им, а становится, как пишет философ в цитированной выше статье о гностицизме, им одержимым. Эта одержимость, для обозначения которой Батай пользуется терминами obsession в смысле явления и obsed'e в смысле человека, обозначает буквальную охваченность чьего-либо тела внешней по отношению к нему силой, которая таким образом, будучи сама ирреальной, воплощается в реальности.
185
См.: Пигулевский В. О. Ирония и вымысел: от романтизма к постмодернизму. Ростов-на-Дону: Фолиант, 2002.
186
О его истории см.: Thompson Rachel L. The Automatic Hand: Spiritualism, Psychoanalysis, Surrealism // Invisible Culture: An Electronic Journal for Visual Culture. 2004. Vol. 6 .
Как утверждает Сергей Фокин, мир для Батая представляется дуалистичным, состоящим из отдаленных друг от друга и не связанных между собой оппозиций [187] . Мы, однако, склонны предположить обратное: философ постоянно указывает на двусмысленность любого предмета – например, цветка или солнца, которые включают в себя прекрасное и уродливое, возвышенное и низменное, однако обыкновенно обращаются к человеку лишь одной из своих сторон. Статьи Батая – опыт созерцания объекта как целого в смысловом единстве соединенных в нем противоположностей. Это особенно важно для нас потому, что тот же прием отыскания безобразного в величественном и безобразного величественного позже ляжет в основу его анализа сакрального. Оксана Тимофеева пишет, что в начале 1930-х годов Батай пытается изобрести мышление, которое оперировало бы не оппозициями, как гегелевская диалектика, а тотальностью, и предполагало бы сосуществование двух амбивалентных полюсов одного и того же континуума без всякого синтеза [188] . Подобную интерпретацию разделяет Бенджамин Нойс, давший афористическое определение принципа работы этой концепции: «„Логика“ низкого материализма заключается в том, что любое возвышенное или идеальное в действительности зависимо от низкой материи, и эта зависимость означает загрязнение его чистоты» [189] . В итоге мы получаем все тот же «солнечный анус» как своего рода зараженное и заразное не-идеальное: в этом, по сути, и будет позднее заключаться основной смысл батаевского сакрального.
187
Фокин С. Философ-вне-себя. Жорж Батай. С. 116.
188
Тимофеева О. Введение в эротическую философию Батая. М.: Новое литературное обозрение, 2009. С. 89.
189
Noys B. Georges Bataille’s Base Materialism // Cultural Values. 1998. Vol. 2 (4). P. 500.