Святая ночь(Сборник повестей и рассказов зарубежных писателей)
Шрифт:
Я уж совсем собралась, как вдруг Антея схватила мою шляпку. Я не могла выйти с непокрытой головой: ученицам нашей школы разрешалось появляться на улице только в форме, а это означало прежде всего — в шляпке, надетой скромно, без всяких кокетливых выкрутасов. Зимой мы носили шляпки из синего велюра с голубой в кремовую полоску лентой. Летом их заменяли соломенные канотье с очень широкими полями, по прозванию «беконные ломтерезки». Помню, с меня сдуло такую шляпку прямо под колеса проезжавшей мимо машины, так мисс Маграч, учительница математики, подобрала ее с дороги, расправила искромсанную тулью и заставила меня ее надеть.
Напрасно я пыталась вернуть свою шляпку по-хорошему. Антея
Мисс Марьят очень сердилась и приказала нам немедленно встать на колени и молить бога о прощении. Школа при церкви св. Агнессы считалась образцовой. Еще бы! Мы вызубрили Магнификат [30] назубок и только и делали, что крестились да кланялись, будто истовые католики.
30
«Величит душа моя» — хвалебная, часть англиканской вечерней службы.
Я чуть было не попала в католическую школу при монастыре. Школ было две — в каждом конце поселка. Я пошла в голубую — школу св. Агнессы. Тамошних воспитанниц прозвали «васильками». В другом конце поселка стояла монастырская школа. Форма там была коричневожелтая, и воспитанниц называли «осами». Помню, родители спрашивали, в какую школу я хочу пойти. Нашли, чего спрашивать! Когда тебе одиннадцать, ты всегда выберешь ту, где красивее форма. Синий цвет вообще несравненно лучше и элегантнее. Мы носили синие расклешенные юбки и кремовые блузки с очень милыми голубыми галстуками с кремовой полоской по диагонали, а летом — синие льняные платья в клетку. Зимой мы надевали пушистые твидовые пальто с широкими поясами и кожаными пуговицами. Они стоили фантастически дорого. Не представляю, как мой отец осилил такую покупку.
Так вот мисс Марьят, похожая на святого Бернарда глубоко запавшими глазами, приказала нам опуститься на колени. Но на меня нашел стих, как это иногда со мной бывает, — не верю во всю эту ерунду! Я решила не поддаваться. Антея же, моя смазливая подружка, была слабохарактерная и подлиза. К любой учительнице умела подольститься. С нее и сейчас стало бы — бухнуться на колени и молиться, но я наотрез отказалась: не было за мной такой вины, чтобы просить у бога прощения. Глядя на меня, и Антея решила проявить твердость.
Мисс Марьят отпустила нас, приказав явиться на следующий день в то же самое время. На сей раз вышло по-моему. Когда мы вышли на лестницу, я пригрозила Антее: только вздумай молиться, зубов не досчитаешься!
Целую неделю мисс Марьят ежедневно вызывала нас и отчитывала. Представляете, каково это — отстаивать свои права в одиннадцать лет? Но мы считали, что драка касается только нас двоих и никто не должен вмешиваться, тем более впутывать в это дело бога. Мы уж и думать позабыли об этом случае, дружили, как прежде, катались на пони по воскресеньям, но мисс Марьят все донимала нас с этой молитвой.
Как-то в понедельник она вызвала нас поодиночке, и Антея тут же плюхнулась на колени. Пришел мой черед. Для меня отказ молиться уже стал делом чести. Я воображала себя Эдит Кавел [31] перед расстрелом. Но для мисс Марьят заставить меня молиться тоже стало делом чести.
— Изабел
Глаза у нее запали еще глубже, и я даже заглянула ей в лицо — убедиться, что они не исчезли вовсе.
31
Медсестра, героиня первой мировой войны. Отказалась покинуть раненых солдат и была расстреляна немцами.
Намекала она на мою работу: я разносила газеты по утрам, чтобы родители разрешили мне держать пони. Натянув для тепла ярко-желтые парусиновые брюки и фланелевую курточку, я бежала на работу с большой брезентовой сумкой, на которой было написано название газеты «Ньюс оф зе уорлд». Мисс Марьят поднималась рано, а так как пансион находился в другом конце поселка, она шествовала в своем учительском одеянии по главной улице как раз в то время, когда я проносилась мимо с брезентовой сумкой для газет в школьной куртке и ярко-желтых брюках, И конечно, она прицепилась ко мне с этой работой.
— Воспитанница школы святой Агнессы не должна заниматься таким делом, — сказала она. — Это противно воле божьей.
— А моя мама считает, что работать только на пользу, — возразила я. — Мне все равно придется работать, когда вырасту.
Это никак не вязалось с принципами школы св. Агнессы. Ее выпускницам никогда не приходилось зарабатывать себе на жизнь. В конце концов был достигнут компромисс — я продолжала разносить газеты, но при этом не надевала школьную форменную куртку.
Мои родители держали небольшую лавку скобяных и гончарных изделий — деревянный сарайчик с тентом и откидным прилавком, где выставлялся товар, а сами мы жили в плавучем доме на канале — старой сырой барке. Родители думали, что дают мне замечательное образование в школе св. Агнессы. Они гордились, что делают для меня все, что могут. Ведь один только семестр моей учебы в этой школе обходился им в пятьдесят фунтов. Родители надеялись, что учение пойдет мне на пользу, а потому отказывали себе во многом, жили в старой барке на канале и убивали все силы на эти горшки и плошки, чтобы я училась в школе св. Агнессы. А мне, как назло, вспоминаются разные неприятные случаи в этой школе. Взять хотя бы ту противную девчонку, как сейчас вижу ее перед собой — белесую дрянь с жидкими волосенками. Я шла домой, толкая перед собой велосипед, а она попалась мне навстречу. День был осенний, и сухие листья с шелестом носились по дороге.
— Гляньте-ка, — говорит она своим идиоткам-подружкам, чтоб все слышали, — эта Изабел Комптон такая сорвиголова, что даже листья от нее в стороны шарахаются!
Вот дрянь! Я бы ей запросто могла свернуть шею, просто связываться не хотелось. Один-единственный раз я вышла из себя — из-за той злополучной шляпки. А вообще я была очень спокойная и выдержанная, прямо стоик. Даже по фотографиям того времени это видно: круглая приятная мордашка, короткая стрижка, скромная челочка — и непременная улыбка.
Мисс Марьят кормила золотых рыбок в аквариуме у окна и, поглядывая на меня через плечо, говорила:
— Терпенье божье иссякает, Изабел Комптон.
У меня колотилось сердце и пальцы невольно сжимались в кулаки. Я готова была ударить учительницу, но сдерживала себя и смотрела в окно на зеленый газон, тянувшийся до самой дороги. По его краям росли рододендроны, как в парке.
— Изабел, — спросила она, — вам здесь не нравится?
Я никогда не задавала себе этого вопроса и сначала даже не могла понять, к чему она клонит. Это было все равно, что спросить: «Вам не нравится в Англии? Вам не нравится на этой планете?»