Святая Русь (Книга 3, часть 8)
Шрифт:
У Днепра преследователи разделились. Темир-Кутлуг пошел к северу, взявши окуп с Киева, Идигу - к устью Днепра. По легенде, Витовт задержал его на переправе, у крепости Тавань, и Идигу возвратился в Крым. По иной легенде, бегущий Витовт заблудился в лесах и был выведен татарином, потомком Мамая, которому подарил за спасение урочище Глину (откуда начался род Глинских, со временем перебравшихся на Русь и вступивших в родство с московским великокняжеским домом. Елена Глинская стала матерью Ивана Грозного.)
Так бесславно окончился этот поход, который, в случае победы литовского войска, мог бы привести к тому,
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Того, что Темир-Кутлуг перейдет реку, Васька ожидал ежели и не разумом, то каким-то шестым чувством опытного воина и почти не удивил, завидя череду скачущих степняков.
– Сотня, к бою! (Какая уж там сотня, чуть более шестидесяти бойцов!)
Но не кинулись в бег, не заворотили коней. Подошел тот миг, когда разом проверяется все: и многодневная выучка ратников, и воля командира, и его авторитет у бойцов. С шестью десятками остановить вал катящей конницы было, конечно, нелепостью, но хоть задержать!
– Скачи к Бек-Ярыку, повести!
– Амана пришлось аж толкнуть в спину, не хотел отрываться от своих.
Разом рассыпались строем, и шесть десятков стрел встретили скачущих богатуров Темир-Кутлуга.
– Хоровод!
– прокричал Васька, обнажая саблю, и его воины, закружась в смертном воинском танце, начали осыпать стрелами вспятившего было противника.
Однако новая степная лава тотчас начала обтекать его сотню с левой руки, и тут уже приходило спасать голову.
– Сабли вон!
Оскаливший зубы Керим на его глазах срубил Темир-Кутлугова богатура, сбил с коня второго, действуя тяжелым кистенем на ременной поверзе, и едва ушел от третьего, отрубившего ухо Керимову коню. Васька, темнея лицом, кинул жеребца вперед, пригибаясь, ушел от взвившегося над головою аркана, рубанул вкось, достигая вражеского сотника в алом халате под байданою с ослепительным зерцалом, и, кажется, достиг, во всяком случае, тот покачнулся в седле и, теряя стремя, вспятил коня.
– За мной!
– Сабли сверкали молнийным блеском, от крика "Хурр-ра!" закладывало уши. Потеряв в короткой сшибке половину людей, они-таки вырвались наконец из охвативших их было клещей и поскакали вдоль стана, который, будь он укреплен, только и мог бы сдержать Темир-Кутлуевых воинов, теперь массами передвигавшихся на ту сторону, довершая разгром и отрезая литвинам пути к бегству. "Где Тохтамыш? Где Бек-Ярык?" - думал Васька, уже догадывая, где они, и не ошибся. Тохтамышева тысяча уходила на рысях, не принимая боя, и Васька неволею поскакал следом, разыскивая своего темника. В груди билось холодное бешенство: стало, он терял воинов только затем, чтобы этот гад смог поскорее удрать! Нет, защищать Тохтамыша он более не намерен, хватит! Было бы за кого класть головы, но только не за труса, удирающего с каждого поля битвы! Они могли одолеть на Кондурче, они могли, черт возьми, устоять на Тереке, прояви Тохтамыш то же мужество, что и Тимур, не двинувшийся с места даже когда остался почти один!
Сотня
Керим и Пулад нашли его глубокою ночью, когда, оторвавшись от погони, Тохтамышевы кмети расположились на ночлег невдали от Опошни, которую ханские воины тут же принялись грабить. Там вспыхивал огонь, доносило вопли и ржание лошадей, здесь было тихо. Ратники сидели перед ним на пятках, горестно оглядывая своего сотника.
– Сколько осталось людей?
– Одиннадцать!
– ответил Керим.
– Нас послали искать тебя...
– Я больше не сотник!
– возразил Васька угрюмо.
– Что делать будем?
– горестно вопросил Пулад.
– Не ведаю. Служить надобно сильному!
– ответил Васька.
– Ступайте теперь к Идигу!
Оба, как по команде, опустили головы.
– Ты пойдешь с нами?
– осторожно вопросил Пулад.
– Нет!
– резко отмолвил Васька.
– Забудьте про меня! Я уже не сотник вам, все кончилось!
Наступило молчание. Керим поднял на него грустный взгляд:
– Я привел тебе поводного коня, сотник! Там, в тороках, бронь, еда и стрелы...
Они, все трое, встали. Пулад, махнувши рукой, стал взбираться в седло. Керим сделал шаг вперед. Они обнялись.
– Домой едешь, знаю!
– шептал Керим, тиская Васькины плечи.
– Домой, в Русь!
Они постояли так несколько мгновений, и Васька чуял, как его верный нукер молча вздрагивает. Керим плакал.
– А я - в Сарай!
– возразил он, отрываясь от Васьки и глядя в сторону.
– Гляди, ежели не заможешь там, у себя, моя юрта - твоя юрта!
Васька сжал его руки, замер, стискивая веки, не расплакаться бы и самому, покивал головою:
– Спасибо, Керим!
Кмети уехали, затих топот коней. Васька постоял, глядя им вслед, с мгновенною дрожью почуяв, что уходят близкие, сроднившиеся с ним люди, и что еще ожидает его на Руси, неведомо!
Вздохнул. Ложиться спать не имело смысла, ежели уезжать, то сейчас, до света. Он тихим свистом подозвал стреноженного коня, снял с него путы, взвалил ставшее тяжелым седло ему на спину, затянул подпругу. Привязал к седлу за долгое ужище поводного коня. Скривясь, горько подумал о том, что на Руси не будет кумыса, к которому привык за долгие годы жизни в Орде, вдел ногу в стремя, рывком поднялся в седло. Повел коней шагом, дабы не привлекать внимания, и только уже миновав спящий стан, перешел на рысь.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Слава Богу, что августовские ночи теплые и можно было спать прямо на земле, завернувшись в халат и привязав к ноге арканом повод пасущегося коня.
В селения Васька не заезжал, справедливо полагая, что одинокому татарину никто здесь не будет рад. (А иначе как за татарина его по платью и принять не могли.) Останавливался в поле. Но и в поле свободно могли наехать и прирезать сонного. Спать приходило вполглаза, по-волчьи, поминутно вздрагивая и вскакивая. За две недели, что добирался до Курска, исхудал, спал с лица, завшивел до того, что все тело зудело, и уже нетвердо держался в седле.