Святая Русь (Книга 3, часть 8)
Шрифт:
– Знаешь, - отвечает Василий, глядя окрест, - ты сказывать сейчас про Лутоню, а у меня такое в душе, словно я давным-давно умер, тогда еще, в детстве, а теперь мне как с иного света повестили про здешние дела!
Тот и другой смолкли. И опять обняла осенняя тишь. И только по белесому небу тянули и тянули с печальными криками отлетающие птичьи стада.
– Стало, нам работать, а почто живем, не спрашивать?
– подытожил Васька.
– И счастья иного не искать, как в самом труде?
– По сути так!
– отмолвил Иван.
– Да мне родная матка примером!
– А все ж таки хочет человек иного чего-то!
–
– Подумавши, прибавил еще: Мне вот до смерти надобно было стать сотником у татар! Себя утвердить!
– Бросил же!
– Да, бросил.
И вновь замолчали.
– А в том, што важен сам по себе труд, тут ты, пожалуй, прав!
– снова подал голос Васька, когда уже отъехали с полверсты.
– Какая-то сила вражья все губит и губит, а мы все творим да творим.
– Дьявол!
– убежденно отозвался Иван.
– Ему Божье творенье противно, дак и рад все уничтожить на земле, да и землю саму!
– Полагаешь, шайтан не Господом создан?
– вопросил Васька.
– В том наш спор с католиками!
– убежденно возразил Иван.
– Мне ученый муж один некогда сказывал: дьявол - это пустота, тьма, разрушающая все живое, как... Ну... Прорубь. Во льду весной! Края-то тают, исчезают словно, а сама прорубь растет и растет.
– Ну, и когда наступит конец?
– Когда мы перестанем любить друг друга да работати Господу!
– Опять тот же ответ?!
– Опять тот же. Иного и измыслить не можно!
Васька глянул на Ивана, в синих глазах его мелькнул насмешливый огонек:
– Ты, Иван, философ! А мне ныне дак попросту хорошо! И дышится легко у вас! Пыли нет! Так бы все ехал и ехал, без конца! Што ето там, бурая корова?
– Лось! Они по осеням выходят на поля.
– Затравить бы!
– Нельзя. Куды мясо денем? Да и, кажись, княжие угодья тута! Подалее ежели, мочно, а тут нельзя.
Замолчали.
Поздняя осень! Еще несколько дней ветром высушит землю, и пойдет снег, укрывая поля и рощи до нового тепла, до новой весны.
– Иване! А Лутоня меня и вправду примет?
– вновь нарушает молчание Васька.
– А вот увидишь!
– незаботно сплевывая, отвечает Иван и, щурясь, озирает далекое поле с кромкою синего леса за ним.
– Княжая запашка, верно?
– прошает не очень уверенно Васька. Видишь, и межей нет!
По стерне вдали бродили овцы, скоро запоказывались и крыши села.
– Не, - возражает Иван, - тута, кажись, Афинеевские угодья, и запашка боярская, а не княжая!
Спускается вечер. Оба погоняют коней.
– Заночуем в Рузе!
– говорит Иван, и Васька молча склоняет голову: в Рузе, так в Рузе... Еще не появились знакомые с издетства рощи и пажити, еще не начал сохнуть рот и увлажняться глаза.
И все-таки в Рузе, где они удобно устроились в припутной избе, хозяева которой не раз пускали к себе и Ивана, и Лутоню, а потому долго ахали и охали, прознавши, что явился из Орды его потерянный было брат, лежа на соломенном ложе под старым тулупом рядом с Иваном, что спокойно посапывал во сне, Васька почти до утра не мог заснуть. От Ивана шло приятное тепло здорового мужского тела, в избе было сухо и чисто, пахло мятой, богородичной травой и сохнущим луком, плети которого были развешаны по стене в запечье. За дощатою переборкою спали на полу в овчинных "одевальниках" хозяева, изредка
Позавтракали молоком и вчерашней кашей. Васька хотел было расплатиться, но хозяйка не позволила, пояснив:
– У нас тута свой счет! Лутоня когда на рынок едут, завсегда медку оставят старухе, а у нас и ему, и братцу еговому завсегда и стол, и дом! И ты теперича, как нужда придет, у нас останавливай, не обедняем!
Проводивши, долго стояла на крыльце, глядя вослед. Верно, гадала, как-то примет Лутоня потерянного в детстве родича.
Ночью снова шел тихий осенний дождь. Земля пахла кладбищем, сырью и рябиновой горечью. С придорожных кустов, чуть заденешь плечом, осыпались целые дождевые струи. Ехали молча, да ежели бы Иван что и спросил, Васька навряд бы услышал его.
Когда подымались на знакомый угор, у него и вправду пересохло во рту. Как вырос лес! Как все изменилось окрест! А вот новая росчисть... вторая... И уже по росчистям, по скирдам да по стогам, густо уставившим луговую низину, почуялось, как выросло селение.
– Сколь ноне хозяев тута?
– хрипло, не справившись с голосом, вопросил Васька.
– Да, сказать не соврать, не восемь ли уже клетей? У одного Лутони ноне две избы, недавно старшего сына оженил, Павла! Еще у него старшая дочерь, Неонила, та теперь тоже замужем, второй сын, Игнаша, етот еще не женат, дома живет, Обакун, Забава, Услюм, да Луша, Лукерья, - всего семеро. Семеро по лавкам!
– неуклюже пошутил Иван. Василий не ответил ему, вглядывался, подымаясь в стременах, гадал, которая изба принадлежит Лутоне. И, конечно, ошибся. Слава Богу, Иван, поняв, подсказал ему, что не та, а вон та, внизу, рядом с большою елью.
– Там, под деревом, и ваш батька похоронен!
– прибавил Иван.
Василий остановил коня. Тяжко дышал и долго не мог справиться с собою. Снятою шапкою вытер себе лицо. Наконец, закусивши губу, шевельнул стременами. Иван, поотстав, узрел вдруг, как много уже седины в выгоревших Васькиных волосах, и ужаснулся впервые - ведь жизнь прошла, вся жизнь! Ваське ведь близко к пятидесяти! Да и ему, Ивану, уже на пятый десяток пошло... А я ему жениться еще предлагал!
– подумалось с поздним раскаяньем.
– Тут впору какую вдову брать детную...
Васька вдруг перешел в скок, снова замер. После порысил с каким-то отчаяньем. Знакомый Ивану порог Лутониной избы приближался неотвратимо. Дома ли Лутоня еще?
– гадал Иван, рыся следом за Васькой и не ведая: крикнуть ли, позвать, упредить али предоставить все самому Василию?
Васька меж тем, наддав, уже приблизил к крыльцу и соскочил с коня. Из стаи вышел высокий парень. Иван подумал сперва - Паша, прежний Носырь, но то был второй Лутонин отрок, Игнатий. Вгляделся, узрел подъезжающего Ивана Федорова, оборотясь, что-то крикнул в избу.