Святая Русь - Сын Александра Невского
Шрифт:
– Вот бы глянуть, - простодушно молвил Васютка.
– Возьми - и глянь. Накуплю тебе товару - и с Богом!
– А чего, дед? Надоело мне в тереме отсиживаться. Хочу и я другие города поглядеть. Набирай товару!
– Ты не шутишь, внучок?
– Да какие шутки, дед!
– загорелся Васютка.
– Айда по купецким лавкам.
Василий Демьяныч на храм Успения перекрестился, и до того возрадовался, что облобызал внука.
Перед первой поездкой бывалый купец долго наставлял Васютку:
– На торг со своей ценой не ездят, там деньга
Битый час вразумлял внука Василий Демьяныч. А когда Васютка вернулся из Переяславля с прибытком, дед и вовсе разутешился.
– Никак, получилось?
– Получилось, дед. Надумал я и вовсе в купцы податься.
Лазута Егорыч отнесся к новому делу сына довольно спокойно. Не зря его в честь деда назвали. А вот Олеся взгрустнула: последний сокол из гнезда вылетает. Да и страховито по городам ездить. На Руси, почитай, никогда покоя не было.
Перед новой поездкой надела на шею сына гайтан23 с шелковой ладанкой и истово перекрестила:
– Да храни тебя, пресвятая Богородица, сын мой любый!
Г л а в а 8
ПАЛАШКА
В конце Никольской слободы Переяславля притулилась к земле курная избенка Палашки «Гулены». Кличка укоренилась давненько, с тех пор, как бывший подручник Ярослава Всеволодовича, Агей Букан, прогнал Палашку из своих хором.
Веселая, озорная Гулена не опечалилась. Было ей в ту пору 28 лет, выглядела для мужиков видной притягательной женкой24. Правда, несколько месяцев ходила Палашка брюхатой, но когда бабка-повитуха приняла от нее девочку, игривая и похотливая Гулена не засиживалась у родного чада, и вновь принялась за разгульную жизнь. Она то ублажала молодых княжеских гридней, то пожилых купцов, а когда в нее и вовсе вселился «зеленый змий», она стала ежедневной посетительницей кружечного двора, и вконец опустилась. Бражники с гоготом волокли собутыльницу в сарай, уставленный пустыми винными бочками, и грубо потешались над пьяной женкой.
В юные и молодые годы, когда сочная и ядреная девка с неистовством ласкала именитых людей, у нее постоянно водились богатые подарки и деньги.
Девочку выхаживала старая мамка Пистимея, но когда Палашка постарела и никакому мужику уже не стала угодна, то Гулена оказалась почти нищей. Пистимея, привыкшая к Марийке, уже не спрашивала денег, и кое-как изворачивалась, чтобы как-то прокормить подраставшую девочку.
Обычно веселая, не задумывающаяся о жизни Палашка, потрепанная и исхудавшая, стала часто ронять слезы.
– Прости меня, доченька. Плохая я тебе мать. И свою жизнь загубила и тебе счастья при такой матери, поди, не видать.
– Счастье не палка, в руки не возьмешь, - тяжко вздохнув, молвила Пистимея.
– В храм пойду, грехи замаливать. Авось, Бог
– Далеко грешнику до царствия небесного, - вновь вздохнула мамка.
– Надо было допрежь о грехах своих думать.
– Ох, надо бы, Пистимея, - горестно покачивала головой Палашка.
– И хоть бы чадо родить от князя. Сколь у меня их было! А то ведь от святотатца и изувера Агея Букана. Срам!
– А тебе-то отколь ведать? Ты ведь, прости Господи, у кого токмо в постели не бывала. Тьфу!
– Плюй, серчай на меня, бабка Пистимея. Заслужила.… Но я точно высчитала. День в день сходится.… Да и глаза его сиреневые.
– Эко, нашла примету. Мало ли у людей глаз сиреневых.
– С кем спала, таких глаз не видела. Токмо у одного Букана.
– Да где тебе было разглядеть, коль очи свои непутевые всегда были винцом залиты. Не верю, что от святотатца, кой противу русича меч поднял и за поганых татар стоял. Не верю! Марийка наша от доброй христианской души. Нрав-то у нее мягкий и робкий, да и лицом, почитай, вся в тебя. Красной девицей будет. А то заладила: от Букана, от Букана. Не поминай мне больше этого изверга! Не зря его ростовцы живота лишили.
– Не буду , бабка Пистимея… Не буду.
Руки у Палашки мелко тряслись, и всё ее нутро жаждало горькой.
– Страдаешь, беспутная.
– Страдаю, бабка. Пойду последний раз в питейную избу, а завтра, чуть свет, в храм. Вот те крест!
– Ох, чует мое сердце. Добром жизнь твоя не кончится. Дьявол тебя полонил. Тьфу!
Марийки в этот час в избе не было: отослала ее Пистимея на Плещеево озеро, дабы рыбки раздобыть.
Палашка же вернулась в избенку пьяней вина. Как переступила порог, так замертво и рухнула на земляной пол. Утром, опохмелившись капустным рассолом, хватаясь худенькой рукой за впалую грудь, глянула скорбными глазами на Пистимею и молвила:
– Даст Бог сил в храм сходить, а там и помирать буду. Чу, грудная жаба прихватывает. Отгуляла свое… А грехи мне свои не замолить. Права ты, Пистимея. «Далеко грешнику до царствия небесного». Бог долго ждет, да больно бьет. Такая уж судьба моя горькая.
– Да ты что, маменька? Не плачь, ради Христа!
– метнулась к матери шестнадцатилетняя Марийка.
– Вместе будем в церковь ходить. Бог тебя не оставит.
– Помолись за меня, доченька. У тебя душа чистая, непорочная.
– Помолюсь, маменька, непременно помолюсь.
– А мне уж недолго. Отгуляла Палашка-милашка.
Мать горько улыбнулась и, поочередно глянув на дочь и Пистимею, тихо молвила:
– На чердак бы мне взобраться.
– Да куда уж тебе, - махнула рукой бабка.
– В чем душа держится. И чего тебе там, среди хлама понадобилось?
– На чердак!
– непоколебимо повторила Палашка и, немощной рукой толкнув дверь, переступила порог и вышла в сени.
По крутой лесенке не шагала, а вползала. Сверху ее подтягивала руками недоумевающая Марийка, а Пистимея, опершись обеими руками на клюку, сердито шамкала беззубым ртом: