Святая Русь
Шрифт:
В пятидесятых годах возглавлял он новый перевод Евангелия. Тут и пришлось ближе с ним встречаться. Каждую пятницу мы собирались, несколько человек «Комиссии по переводу», в скромной комнате дома близ храма, где над нами жили – архимандрит Киприан, А. В. Карташев, а еще выше, чуть не в чуланчике под крышей, как в афонской келийке, и сам ректор Института Богословского епископ Кассиан.
Он спускался к нам с высот своих с грудою словарей и ученых немцев под мышкой, мы рассаживались вокруг стола и начиналось действо: чтение строка за строкой перевода (с греческого; его делал сам владыка), а мы, подсобные, вносили
Главным трудником и энтузиастом предприятия был владыка – трогательный в чистоте и наивности своей, с детски-голубыми глазами, отрешенный от жизни и здравого смысла ее, но во многом упорный. (Странным образом, тяготел и к деятельности административной, но в этом, насколько знаю, не преуспевал.) Основное для него, конечно, наука. Среди книг, словарей, греческих глаголов он у себя дома. В храме тоже хорошо служил, и говорил хорошо с амвона – кратко, сжато, всегда своеобразно. Преодолевал даже небольшой недостаток (физический) речи: говоря в церкви на одну ноту, не заикался вовсе.
«Труды» же наши над переводом протекали вполне мирно, о них остались благодарные воспоминания – хотя спорили немало. Об одном таком споре вспоминаю теперь с улыбкой. Касался он запятых в стихе восьмом десятой главы от Матфея. Владыка отстаивал свои запятые, я свои. Через полчаса боя владыка сказал, слегка устало:
– Борис Константинович, отложим решение до следующего заседания.
Так и сделали. Решение о запятых вышло компромиссное, каждый немного уступил.
Сейчас, через десять лет, когда Евангелие наше давно уже продается, заглянул я в оба перевода – прежний синодальный и наш, где мы пролили столько поту и крови: запятые-то в десятой главе оказались и у Филарета, и у нас те же самые. Только слова немножко переставлены.
Над этим переводом сидели мы пять лет. Конечно, все то же Евангелие получилось, но мелочи некие изменены, и, при огромной эрудиции владыки Кассиана, приняты к сведению все достижения науки новозаветной (древние рукописи греческие и т. п.).
Перевод издало Библейское Британское Общество в 1958 году – это был год, когда я не мог уже больше участвовать в переводе «Деяний». Не знаю, доведены ли они до конца. Но и сам владыка Кассиан стал сдавать, болезнь его развивалась, и вот только что он скончался – мир праху его! Передо мною лежит извещение Богословского Института об упокоении владыки на кладбище St. Genevieve des Bois, нашем последнем эмигрантском приюте.
На похоронах его я не мог присутствовать. Но всегда помню и буду помнить этого одинокого, странного и особенного человека, иногда нелегкого, но глубоко и высоко преданного Высшему – «Кассиана, епископа Катанского, ректора Богословского Института св. Сергия, доктора Фсссалоникийского Университета».
Удивительными евангельскими строками кончается извещение Института о его уходе: «Слово Мое слушающий и верящий Пославшему Меня имеет жизнь вечную и на суд не приходит, но перешел из смерти в жизнь» (Иоанна, 5, 24).
Так вот и сказано о владыке Кассиане:
То есть, все ясно и без суда. Достоин, аксиос. Раньше как-то не замечались эти слова, может быть, заслонялись дальнейшими, столько раз слышанными на отпеваниях. Но вот к одинокому епископу их применили.
18 марта 1965
Памяти о. Георгия Спасского*
Спиридон – поворот
О. Георгий Спасский, вождь, наставник, «златоуст», метеором пролетел сквозь нашу жизнь – блеснул, скрылся. Россия, Вильно, гром проповедей, посещение тюрем, война, революция, Севастополь, где Колчак предложил ему место главного священника Черноморского Флота, дальше Тунис, Бизерта, везде страждущие, и везде он, непоколебимый, с Крестом в руке и огненным словом. Докатывается и до Парижа, rue Dam.
Нынче никак не дата юбилейная, но вот является он вновь в душе, духовник и мой, и жены покойной, и дочери.
В январе 1934 года, на лекции в зале Плейель, внезапно остановился на слове «православие»… скончался. Кончина – ему подходящая. С военными много трудился, как воин, и вообще жил, как и ушел, – сраженный в битве.
Таинственная его судьба, во многом и необычайна: ребенком был исцелен чуть не в одно мгновение от нервной болезни по молитве родительской у иконы Сурдегской Божией Матери. В конце жизни, за день до смерти, получил в алтаре откровение (в день св. Серафима Саровского) о близкой кончине, о чем и сообщил жене.
Через четыре года после его смерти вышла книга «О. Георгий Спасский» [70] – собрание воспоминаний и статей о нем – разнообразнейших лиц, от митрополитов и епископов, общественных деятелей, военных, писателей, художников, артистов (Рерих, Шаляпин, Германова), до скромных учениц, кому преподавал он, и вообще тех, кому духовно, светом своим и высоким строем души, помогал. (Собирание материалов для книги этой – долгое, бескорыстное – дело рук покойной княгини Ольги Дмитриевны Вяземской.)
70
О. Георгий Спасский. 1877–1934. Париж, изд. Комитета памяти о. Георгия Спасского, 1938. В этой книге Б. К. Зайцев поместил два своих текста, посвященных о. Георгию.
Книга связана с целой полосой моей жизни, бережно у меня хранится. Недавно открыл се, перечитал с волнением бесхитростный рассказ г-жи К. (мною некогда редактированный) о роли о. Георгия в жизни ее и ее семьи.
Приближается день св. Спиридона Тримифунтского (зимнее солнцестояние, поворот на весну: 25 дек. нов. ст.). Странным образом, книга эта, долго безмолвно у меня лежавшая, вдруг обратилась ко мне языком и ныне здравствующей г-жи К.
Дело было такое: муж, жена, девочка только что попали в Париж из Болгарии (20-е годы) – русские эмигранты. Декабрь, холодно, в кармане пусто. Жена полубольная, одиннадцатилетняя дочь плачет, нельзя продолжать учение в Лицее. Муж безработный.