Святая с темным прошлым

Агилета

– Так я говорю? – настаивал офицер.

– Это для мужчины в браке наслаждение! – горя от стыда, прошептала Василиса.

– И для женщины не меньше, – уверял Михайла Ларионович.

Девушка молча покачала головой.

– Ты замуж, небось, не по своей воле шла, – вкрадчиво предположил офицер, – вот наслажденья и не испытала, а когда по сердечному согласию, тут совсем другое дело.

Он придвинулся к ней вплотную и сел так, что их плечи соприкасались.

– Я тебе только добра желаю, – услыхала Василиса, не решавшаяся повернуть к нему лицо, – хоть волосы твои потрогать можно?

Не поднимая глаз, девушка кивнула. Михайла Ларионович расплел ей косу и сперва гладил распущенные пряди, а

затем зарылся пальцами глубоко в гущу волос, то и дело касаясь кожи на затылке. Ощущенья от этого были столь удивительны, что Василиса сама не поняла, как ее голова подалась вслед за его пальцами, склонилась и соприкоснулась с головой Михайлы Ларионовича, подставляя виски поцелуям.

Теперь он обнимал ее за плечи одной рукой, да без лишней деликатности, властно и крепко, а другой притягивал девичье тело к себе. Когда сквозь ткань их одежды она ощутила грудью напряженные мускулы его груди, то в лоне ее, до сих пор холодном, как земля, что-то словно пустило росток. И столь стремительно тянулся он вверх, взвиваясь к животу, столь глубоко укоренялся, обхватывая корнями самый низ ее лона, что Василисе стало страшно самой себя.

Офицер тем временем целовал ее, уж не стесняясь и не сдерживаясь; запрокидывал ей голову, обхватывал руками лицо, и так жадно раздвигал ей губы, словно бы вознамерился выпить всю ее душу. А девушке было и страшно до ужаса, и радостно до восторга, будто бы летела она на санях с высокой горы вся в снежных вихрях. Прерывалось дыхание, неразборчивы становились слова, что выговаривал еще время от времени Михайла Ларионович, и сами собой закрывались глаза, целиком отдавая тело во власть ощущений.

Она опомнилась, когда уже лежала на ковре, и щеки ее касались гроздья винограда. Словно пробуждаясь от сна, затрясла головой, попыталась отстранить обнимавшего ее мужчину, но не смогла.

– Полно! – задыхаясь, проговорила она. – Пустите меня, Михайла Ларионович – забылись мы с вами.

– Разве ж над нами надзирает кто? – сладким шепотом возразил ей офицер, не размыкая объятий.

– Надзирает, не надзирает, а негоже сие!

– Кому негоже-то? – голос его обволакивал ее сознание, точно мед. – Нам с тобой в самый раз!

– Не могу я так.

– А чего тебе бояться? Ты же не девица.

«А ведь и верно! – запел какой-то предательский голос в ее мыслях. – Ежели б невинность твою пытались растлить, был бы толк сопротивляться, а так что? С постылым ночи проводила, а с милым не желаешь?»

Но Василиса заглушила в себе этот голос.

– Не венчаны мы с вами, – напомнила она.

– Ну, это поправимо, – заверил офицер, скорее изумленный ее сопротивлением, чем раздосадованный. – Обвенчаться всегда можно. Только нынешнюю ночь зачем терять? Ты погляди, благодать-то какая!

Тьма тем временем уже полностью завладела землей, луна же еще не взошла, и лишь мерцание татарского светильника позволяло им различать лица друг друга. Ветерок, задувавший в окно, был свеж и нежно-сладковат, тени на стенах волшебны, а соприкасавшееся с нею тело столь желанно. Василиса чуть не застонала, пытаясь пересилить себя.

– Вы мною натешитесь, а потом и как звать забудете. А я хочу, чтобы все по чести!

– Будет тебе честь, не сомневайся! – шептал ей Михайла Ларионович, и чудные оленьи глаза его были удивительно правдивы. – Как тебе чести не оказать, если ты у нас такая праведница!

– Так значит… – надежда взмыла у девушки в душе, – значит, мы с вами…

От счастья она боялась договорить.

– Нам с тобой разлучаться не след! – подтвердил офицер, вновь принуждая приподнявшуюся Василису прилечь рядом с собой.

Всепоглощающая радость затуманила девушке голову. Не хотелось ей более держать себя в руках. Пусть волосы разметаются

по ковру, как давеча стлались они по воде; пусть ее тело, сливаясь с мужским, вновь испытает ласково-грозные объятия стихии; пусть возлюбленный наполнит ее счастливой силой, как наполняло некогда море. К чему ей мысли, когда она блаженно содрогается от поцелуев? Как оставаться непреклонной, когда его губы нежат кожу ее груди, коей никто до сих пор не касался? Что ей честь и гордость, когда счастье – вот оно, стоит лишь обвить его шею руками!

Вдруг что-то словно бы толкнуло ее изнутри, прерывая блаженство.

– Мне идти пора, Михайла Ларионович, – твердо сказала она, – а радости нам предстоят, как мужем и женой станем.

На сей раз офицер почувствовал ее решимость и, хоть и помрачнел, отпустил без уговоров.

– Не пожалеешь ли? – только и спросил он ее на пороге.

– О чем же? – изумилась Василиса. – О том, что нам с вами соединиться предстоит?

Михайла Ларионович промолчал и отвел взгляд. А Василиса всю дорогу до лазарета промчалась в вихре ликования. Неужто улыбнулась ей судьба после всех мытарств? Да возможно ли, чтоб выпало ей такое счастье? И какими же словами ей Бога благодарить, если соединит он ее с Михайлой Ларионовичем? Слов таких, верно, еще не придумано.

* * *

А могла ли Василиса вообще рассчитывать на то, чтобы соединиться со своим избранником? Вопрос этот интересен тем, что на него не существует единственно возможного ответа.

С одной стороны, формально девушка была замужем. Однако скрыть этот факт было проще простого: человек XVIII века не имел стандартного удостоверения личности. Жалованные грамоты дворян подтверждали их право на землю, те же грамоты для духовенства и купцов – право служить и торговать, но не более того. Паспорт можно было получить для поездок за границу или (касалось это исключительно крестьян) для того чтобы с разрешения помещика заняться так называемым отхожим промыслом – работой за пределами поместья. Однако в этих смешных на современный взгляд, от руки выписанных и не унифицированных документах не говорилось ни слова о семейном положении их обладателей. Сведения о заключенных браках вписывались в метрические книги церквей, но женатый человек, оказавшийся вдали от родных мест, где его никто не знал, с легкостью мог стать в глазах окружающих вдовцом или холостым. Пожелай он сызнова вступить в брак, его могла бы удержать разве что собственная совесть. Нет, конечно, перед венчанием священник или дьяк устраивали жениху и невесте так называемый «обыск», иными словами, опрос (под результатами которого подписывались как сами жених с невестой, так и их поручители) с целью выяснить, нет ли канонических [10] препятствий, мешающих заключению брака. Однако никто не мешал при этом обыске солгать, поскольку заявленные сведения никак нельзя было подтвердить документально. И здесь возможность вторично выйти замуж зависела целиком от самой Василисы.

10

Имеющих отношение к церковному праву.

Ведь помимо факта ее замужества, других препятствий к браку между ней и Михайлой Ларионовичем не существовало. Они не приходились друг другу двоюродными братом и сестрой, не являлись крестными родителями одного и того же ребенка, а сестра Василисы не была замужем за братом Михайлы Ларионовича (наиболее абсурдное, на современный взгляд, препятствие, однако же имевшее место: если две семьи уже породнились друг с другом через детей, то другие дети из тех же семей не могли вступать друг с другом в брак). Соответственно, ничто не мешало подполковнику сделать Василисе предложение.