Святая с темным прошлым

Агилета

В декабре еще по-настоящему не прихватили холода, даже погожие дни то и дело баловали. В один из них Василиса устроилась на пустом ящике из-под снарядов снаружи лазарета щипать корпию. Брались для этого изорванные пулями или осколками снарядов солдатские рубахи, заштопать которые не было никакой возможности, и раздергивались на отдельные нитки. Получалось таким образом что-то вроде шерсти, отлично впитывавшей и кровь, и гной. Прижать ее к ране, а сверху обмотать полотном – лучше не придумаешь! Хоть и

однообразной была работа, но не трудной и не мешала предаваться своим мыслям, что Василиса и делала, подставляя лицо неяркому, уже не греющему солнцу.

Погружаясь попеременно то в мечты, то в воспоминания, она не сразу и услышала, что изнутри лазарета доносятся голоса. Одним из них был голос Якова Лукича, который устало сетовал на нехватку всего, что только может быть потребно при лечении – полотна для повязок, спирта, инструментов – другой голос, задававший, видимо, вопросы, звучал приглушенно, и девушка не сразу смогла догадаться, кому он принадлежал. А как догадалась, то руки ее замерли и спина оцепенела. Что же, он, получается, пришел к ним с инспекцией – разузнать, какие у лазарета нужды? Выходит, что так.

– Вот и выкручиваемся, как можем, – продолжал тем временем Яков Лукич, – спирт у солдат выпрашиваем, а корпию сами щипаем, извольте посмотреть!

Судя по звуку шагов, и врач, и Михайла Ларионович, вышли из лазарета и смотрели сейчас на нее, однако, она не решалась бросить в их сторону ни единого взгляда.

– А что, Яков Лукич, доволен ты своей помощницей? – услышала она вопрос, прозвучавший, как ей показалось, слишком уж весело для инспекции в лазарете.

– Как не быть довольным! – услышала она в ответ. – Не девка, а золото: и руки золотые, и такое же сердце.

– Стало быть, рассчитал я верно: этой чернице место в миру.

Василиса заставила себя подняться им навстречу и поклониться Михайле Ларионовичу. Под мышкой у него она приметила какой-то сверток.

– Я гляжу, ты ни полчасу без дела не сидишь! – улыбнулся офицер.

Девушка пожала плечами, пытаясь не обнаруживать перед ним свое волнение:

– Сиди я – не сиди, а дела меня сами найдут.

Михайла Ларионович рассмеялся. Яков Лукич, осознав, что роль его сыграна, предпочел удалиться.

– Ткань ты давеча у меня позабыла, – вкрадчиво напомнил ей офицер, протягивая сверток.

Василиса притворно удивилась:

– Разве сие не для вашей сестрицы подарок? Позабыли, небось? На машкерадный костюм к Рождеству. Самое время его отослать!

Михайла Ларионович посмотрел на нее так пристально, что девушка пришла в смятение.

– Будет! – сказал он коротко. – Насмешек я не люблю.

Василиса неловко приняла у него из рук сверток, не зная, поблагодарить ли, или вернее будет просто промолчать.

– Это дело у тебя ведь не срочное? – уверенно спросил Михайла Ларионович, кивая на корзину с нащипанной корпией.

Девушка покачала головой.

– Тогда пройдемся, составишь мне компанию! – скорее приказал,

чем предложил офицер и, к вящему ее смущению, добавил:

– Насладиться хочу… твоей беседой.

Они долго ступали друг подле друга в молчании. Не произнесли ни слова, пока не остался позади русский лагерь, а вслед за ним и татарское селение, близ которого тот был расположен. Наконец, вышли на холмистое пустое пространство, с правой стороны окаймленное морем. По краю его они и пошли. Василиса поплотнее запахнула полы тулупа (ветер гулял тут беспрепятственно), а Михайла Ларионович как будто и не чувствовал его пронизывающих порывов.

– Непривычно здесь без наших-то лесов, – начал он разговор, – зато и неприятелю укрыться негде.

– Укрыться негде, – согласилась Василиса, – но и наступать в степи сподручнее, чем в перелесках.

– Мыслишь, как стратег! – Михайла Ларионович поощрительно глянул на девушку. – Не по-бабьи ты умна, пустынница.

– Сколько дал Бог ума, столько и в дело пускаю, – с легкой улыбкой отвечала девушка.

– Любопытно мне, что ты в дело пустила, когда у Федьки Меркулова пулю в спине нашла? – офицер остановился и взглянул на нее в упор. – Тоже ум? Или что-то еще?

Василиса часто задышала, отводя глаза:

– Велика ли, право, разница, Михайла Ларионович?..

– Велика! – офицер не отрывал от нее взгляда. – По всему выходит, ты насквозь человека видишь. Так это, или нет?

Василиса вскинула опущенную голову. Слезы стояли в ее глазах, заслоняя взгляд словно бы расплывчатым стеклом:

– Не пытайте вы меня, ваше благородие! Что я вам турок пленный? Не по своей воле, бывает, вижу то, что другим не дано. Точно находит на меня что-то. Сызмальства это. Объяснить не умею. И проку мне в том никакого нет, – добавила она горько.

– Зато другим есть, – возразил Кутузов, в то время как Василиса готова была уже разрыдаться от того, что лишь интерес толкнул его к ней, а не чувство, – почитай, с того света Федьку вернула.

Василиса безучастно мотнула головой: что ей тот Федька?

– Что же ты судьбу свою с ним не захотела устроить? – уже более мягко, даже вкрадчиво допытывался офицер.

– А я и так хорошо устроена вашей милостью, – отвечала Василиса неестественно высоким голосом, безуспешно пытаясь подавить бурю в душе.

Михайла Ларионович отвел взгляд, устремив его на море, неспокойное в тот день, все в пенных валах и натурально черного цвета, будто бы решило оно оправдать свое название.

– Развела нас с тобою служба, – произнес он мягко, оборачиваясь к ней и беря ее за обе руки, – ну да нынче затишье. Пора уж сызнова друг о друге вспомнить!

У девушки пламенело лицо, точно зажег он свечу в ее душе.

– Разве ж я вас когда забывала? – еле выговорила она.

Михайла Ларионович смотрел на нее так ласково, как если бы держал перед ней полные медом соты и предлагал его отведать.