Святая, смешная, грешная
Шрифт:
На ней был безупречно белый халат, голову венчала аккуратно уложенная причёска, а на кончик носа были нацеплены очки в тонкой золотой оправе.
– У нас как раз койка в трёхместной палате освободилась, – не отрываясь от чтения моей карточки, произнесла она. – Сейчас придёт медсестра, проводит тебя в палату. Нужно будет сдать общий анализ мочи, крови… В общем, сестра тебе всё расскажет. Результаты будут готовы завтра, и мы сразу займёмся тобой. Поколем спазмолитики, магнезий сульфат, поделаем процедуры… Всё, Катя, будет в порядке, – сказала Наталья Сергеевна, с улыбкой посмотрев на меня поверх своих очков.
Где-то совсем рядом тихо звонил телефон. Не открывая глаз, стала шарить по столешнице тумбочки, пытаясь найти его. Затем, открыв выдвижной ящик, запустила туда
– Алло, Кать… Не разбудила? У вас же вечер, – то ли вопросительно, то ли утвердительно произнёс её голос, и тут же, не дав ответить: Ну, как вы там? Что нового доктор сказал? Была сегодня у Натальи Сергеевны? Очень хороший гинеколог. Очень. Специалист от Бога. И очень душевная.
Мама явно была настроена на долгий монолог. Боясь разрыдаться в трубку, я промямлила нарочито сонным голосом:
«Мам, я спать хочу. Давай утром созвонимся? Ты когда в Москву возвращаешься? В следующий понедельник? Ну всё, мам, созвонимся, я сплю. Целую. Да, всё нормально. Всё. Не беспокойся.
Нажав кнопку отбоя, я положила мобильник под подушку. Нет, спать не хотелось, просто какое-то настроение… Ну… Не очень. Вернее, совсем-совсем не очень. Как-то странно закончился вчера разговор с Костей… А сегодня вообще не звонил. Нет, что-то не то. За всё время, что мы вместе, я уже научилась понимать его с полуслова. По взгляду. Интонации. По тому, как он улыбается, говорит, целует меня… Я чувствовала его, знала. Знала его манеры и желания, знала, о чём он думает и о чём мечтает… Мои мысли чередой проносились в голове, выхватывая встречу за встречей, месяц за месяцем. «Стоп, Катя, ну откуда такая уверенность в том, что так хорошо его знаешь? Люди живут по полжизни вместе и то не могут такого сказать. А тут чуть больше года, и уже всё? Знаешь его на сто процентов?»
Где-то там, далеко, стали всплывать нюансы, события, поступки, заставляя меня по-другому взглянуть на всё происходящее. Червоточина сомнений расползалась, как раковая опухоль, съедая, казалось бы, незыблемую ещё вчера уверенность. В голове всплывали вопросы, на которые не находилось однозначных ответов. Вопросы, вопросы… Сомнения, сомнения… Почему сегодня? Почему не вчера? Ведь ещё вчера находились объяснения всему, во что хотелось верить. Любые его слова принимались на веру и не подлежали сомнениям. Видимо, так мы устроены. Когда любишь, на глазах словно розовые очки, и мы не готовы снимать их до тех пор, пока на стёклах не появятся царапины… Царапины безразличия и холода, измен и предательств. И даже тогда мы хотим верить: «Вот сейчас я сниму их, протру, и всё вернётся!» Вернётся цвет, яркость – цвет любви и яркость встреч, цвет настроения и цвет жизни. Да, возможно, вернётся цвет, но как часто с обретением этого иллюзорного цвета мы теряем способность различать, где настоящее, а где мнимое, часто путая желания и действительность. Мы становимся слепыми. Настолько слепыми, что не видим, что происходит в метре от нас. И даже твои лучшие подруги могут сколько угодно кричать тебе: «Сними свои розовые очки, оглянись!» – сдабривая это рассказами, где, с кем, когда его видели… Но когда ты влюблена, всё это не для тебя, не для твоих ушей.
И только кожей почувствовав скрежет стекла твоих розовых очков, растоптанных его каблуками, когда их осколки ранят твоё сердце, ты вдруг начинаешь всё видеть. «Боже… Как же я была слепа!» В памяти тут же всплывают десятки не связанных ещё вчера мелочей,
Так, что мы имеем? Костя сам предложил отвезти меня в больницу, когда узнал что существует угроза выкидыша. Узнавал, переживал… Переживал? Или хорошо играл? Узнавал что? Сохранится ли плод? Может ли быть выкидыш? Возможно, решил просто не терять лицо – или маску? – надеясь, что всё как-нибудь образумится само собой? Возможно… «Стой, Катюня, не накручивай. Что собственно произошло?» – спрашивала я саму себя, пытаясь в сотый раз мысленно прокрутить вчерашний телефонный разговор с Костей. Да, в общем-то, ничего особенного. И тут же в ушах его вопрос: «Кать, ты уверена? Всё хорошо? Всё нормально?» Этот вопрос пробежал холодком по спине, скользнул в подмышку левой руки и улёгся клубком сомнения под сердцем. «Уверена в чём? В том, что у меня всё хорошо в смысле моего состояния, моей беременности, и скоро меня можно будет забирать домой? Или уверена ли я в том, что готова рожать? Уверена ли в том, что мне нужен сын от человека, с которым мы, даже не расписаны? Живём в разных квартирах, встречаемся пару раз в неделю. Собственно, с чего ты взяла, что он хочет этого ребёнка? Вы даже серьёзно-то и не говорили об этом. Всё как то неожиданно выяснилось… Оказывается, ты беременна, давно мечтала и готова стать мамой. А он-то готов?»
Словно отрезвев от большой дозы выпитой любви, я с ужасом поняла: «Мы же просто любовники! Это у тебя, Кать, что-то там в голове насчёт серьёзных отношений, ребёнка и так далее. А что у него? Что он думает по этому поводу, ты знаешь? Для него ты – любовница. Удобная, сексуальная, молодая, красивая. Да, Кать, просто любовница». Конечно, это слово и раньше не раз крутилось у меня в голове, но тогда оно звучало совсем по– другому – с налётом романтики, лёгкости, дающей возможность каждому жить своей жизнью. Да, нам бывает невыносимо друг без друга даже пару дней. Мы скучаем, звоним по ночам… Да, мы проводим выходные вместе. И что? Мы ведь даже никогда не говорили серьёзно о женитьбе. Ну, конечно, я пару раз пыталась тонко подойти к этой теме, но он всегда останавливал начатый мною разговор своими с ума сводящими поцелуями, улыбаясь, и тихо шепча на ушко: «Кааать, да брось ты эти формальности. Тебе что важнее: печать в паспорте, или моя любовь?»
Сейчас, когда я лежала, свернувшись калачиком и прижав коленки к груди на больничной койке, все его слова уже не казались такими убедительными, однозначными, бесспорными. Хотелось нормальной семьи, дома, сына, который бы прибегал утром и будил нас своим смехом. «Как всё это можно осуществить, если ты живёшь на Кутузовском, а я – она Полянке? Если ты носишь фамилию Ермак, а я – Дарковская? Как всё это возможно, если вчера ты спросил: «Катя, ты уверена?» В этом вопросе я почувствовала всё: нотки холода и интонацию испуга, неуверенность и его неготовность расстаться со своей холостяцкой жизнью… Жизнью, позволяющей ввалиться ко мне в любое время, без звонка и предупреждения, зная, что я всегда жду его, а потом, утром, надеть выглаженную мною рубашку, допивая на ходу свой кофе, поцеловать и пропасть на несколько дней…»
Я засыпала с уверенностью в том, что он завтра позвонит, будет долго извиняться за то, что не позвонил сегодня – много проблем, не хотел меня беспокоить и всё такое, не было настроения и он не хотел передавать его мне. Начнёт удивлённо переспрашивать и уверять в том, что я его не так поняла и что-то опять себе накрутила…
Но он не позвонил. И не сказал ничего, что я тут себе напридумывала. Утром позвонила мама. Я что-то ей отвечала, говорила, чтобы она не волновалась, что всё у меня хорошо – в общем, врала.