Святители и власти
Шрифт:
Максим Грек прибыл в Россию как гость великого князя и не предполагал, что подвергнется насилию. Уже через год-два после приезда в Москву он заявил о желании вернуться на родину, но получил отказ. Обманутый в своих ожиданиях, Максим чем дальше, тем больше негодовал на деспотические замашки Василия III. Знатный дворянин В. М. Тучков, который был «прихож» к Максиму, слышал горькие упреки из его уст: «Яз чаял, что благочестивый государь, а он таков, как прежних государей, которые гонители на христианство».
Осуждение монарха не ограничивалось личной обидой Максима. Невзирая на грозившую ему опасность, Грек откровенно поведал суду о своем отношении к московским порядкам. «Да Максим же говорил, — значится в его судном деле, — истинну, господине, вам скажу, что у меня нет в сердце, ни от кого есми того не слыхал и не говаривал ни с кем, а мнением есми своим то себе держал в сердци. Вдовицы плачют, а
Даниил не простил Греку его высказываний по поводу порядка избрания митрополитов на Москве. Он использовал всевозможные средства, чтобы восстановить Василия III против философа, и позаботился о новых доносах. Вместе с Максимом на Русь прибыл грек Савва — «проигумен». Митрополит предложил ему пост архимандрита Новоспасского монастыря и тем самым включил в официальную иерархию московских чинов. В подготовке суда над Максимом осифлянам помогали Лаврентий (очевидно, Лаврентий Болгарин, прибывший вместе с философом с Афона) и Федор Сербии, а также келейник Максима грек Афанасий. Они согласно показали, будто инок занимался колдовством по отношению к Василию III («Волшебными хитростями еллинскими писал еси водками на дланех»). Когда же государь гневается на инока, «он учнет великому князю против того что отвечивати, а против великого князя длани своя поставляет, и князь великий гнев на него часа того утолит и учнет смеятися». Эти показания на суде подтвердил архимандрит Савва, и Максим на очной ставке ни словом не ответил ему. Из всех лиц, прибывших с Максимом в Москву, один старец Неофит не упомянут среди доносчиков и свидетелей обвинения.
Максим Грек обладал острым умом, обширными богословскими познаниями и в совершенстве владел приемами риторики. Митрополиту и его помощникам не по плечу были богословские споры с ним. Неизвестно, чем бы закончились прения на суде, если бы судьи допустили философские прения. Сознавая это, митрополит свел дело к мелочным придиркам в духе Иосифа Волоцкого. Исправляя по приказу Василия III Цветную Триодь, Максим Грек внес в службу о вознесении исправление: вместо «Христос взыде на небеса и седе одесную отца» он написал «седев одесную отца». Ортодоксы учили, что Христос сидит вечно «одесную отца». Из исправленного текста следовало, что «седение» было мимолетным состоянием в прошлом — «яко седение Христово одесную отца мимошедшее и минувшее». На допросах Максим защищал свое исправление, отрицая «разньство» в текстах. Но позднее он признал ошибочность своего написания и объяснил дело недостаточным знанием русского языка, «занеже не усовершенно изучившу мя ся вашей беседе». Греку в его работе помогали болгарин и несколько сербов, знавших славянские языки. Но на суде все они выступили в роли свидетелей обвинения.
Судебные материалы 1525 года не сохранились. Сразу после суда митрополит Даниил написал послание в Иосифо-Волоколамский монастырь с изложением причин осуждения Максима. В митрополичьей грамоте упомянуты были два обвинения против философа: первое — в ереси (отрицание вечности «седения Христа одесную отца») и второе — в отрицании законности поставления митрополита (конкретно Даниила) в Москве, а не в Константинополе. Справедливым представляется заключение историка H. Н. Покровского, что церковное руководство в 1525 году не предъявило философу других обвинений, вроде защиты принципов нестяжательства.
Семь лет провел Грек в Москве, и за это время его келья в Чудове монастыре превратилась в своего рода политический клуб, где собирались самые образованные люди, обсуждавшие не только отвлеченные богословские вопросы, но и злободневные темы. Доверяя друг другу, эти люди вели весьма вольные речи, осуждали не только митрополита («учительного слова от него нет некоторого», «не печялуется ни о чем»), но и самого государя («людей мало жалует», «жесток, к людем немилостив»).
В окружении Грека нашлись доносчики, уведомившие Василия III о крамольных беседах в Чудове. Монарх был встревожен и пожелал узнать всю правду. Одним из событий, взволновавших столицу в 1524–1525 годах, был арест новгород-северского князя Василия Шемячича. На исходе весны 1524 года Василий III посетил Троице-Сергиев монастырь и имел беседу с игуменом Порфирием, просившим его помиловать Шемячича. Государь отклонил просьбу старца, а в сентябре Порфирий удалился в пустынь на Белоозеро, откуда был взят на игуменство. Нестяжатели лишились еще одного важного церковного поста. Место Порфирия занял Арсений Сухорусов.
Негодуя на собеседников и помощников, повинных во взаимных оговорах, Максим Грек заявил, что расскажет всю правду о беседах с заподозренными людьми и откроет судьям даже то, что «себе держал в сердци» и о чем никто не знает. Этим шагом Максим доказал лояльность Василию III, но окончательно погубил себя и своих друзей.
Вопросы догматики разбирались на церковном суде, розыск о политической крамоле вели великокняжеские бояре. Ближайшим советником Максима был Вассиан Патрикеев. Собеседниками философа стали также и другие знатные лица. Но Василий III не желал жертвовать своей дружбой с Вассианом и избегал распрей с членами думы. Поэтому никто из великородных собеседников философа к дознанию привлечен не был. Самым знатным из осужденных дворян был Петр Муха-Карпов, двоюродный брат известного дипломата Ф. И. Карпова. Карповы происходили из тверских бояр. Беклемишевы вели род от радонежских вотчинников, служивших в уделе Владимира Андреевича и его потомков. Ни Карповы, ни Беклемишевы не носили боярских чинов при Василии III. Однажды Иван Берсень сказал «встречу» (возразил) государю, на что тот молвил: «Пойди, смерд, прочь, ненадобен ми еси».
Ближайший приятель Берсеня «крестовый» дьяк Федор Жареный жаловался ему, что митрополит им недоволен по той причине, что «не давал ему есми тех денег, коли он не служил». Очевидно, через руки дьяка шли казенные деньги, отпускавшиеся митрополичьему дому (вознаграждение за службу, связанную с нуждами «двора» и пр.). Как и Жареный, Берсень поддерживал отношения с митрополитом. В 1524 году при встрече Максим спросил его: «Был ли еси сего дни у митрополита?» Дворянин отвечал с раздражением: «Яз того не ведаю, есть ли митрополит на Москве». Поясняя свой отзыв о Данииле, Берсень говорил, что от первосвященника не услышишь никаких «учительных слов», а главное, он «не печялуется ни о ком».
По-видимому, негодование опального придворного вызвано было не только личной причиной — отказом митрополита выхлопотать ему прощение у государя. Критика Берсеня носила более общий характер и касалась российских порядков в целом. «Которая земля переставливает обычьи свои, — говорил он, — и та земля недолго стоит; а здесь у нас старые обычьи князь великий переменил; ино на нас которого добра чаяти?»
Как служилого человека Беклемишева волновали прежде всего порядки, определявшие взаимоотношения государя и его слуг. Митрополит издавна пользовался правом печалования за впавших в немилость бояр и слуг. Даниил, сетовал Берсень, не только не заступился за опального Шемячича, но вероломно предал его и помог заманить в Москву, где тот был арестован. Дворянин настойчиво требовал от Максима совета: «Пригоже было нам тебя въспрашивати, как устроити государю землю свою и как людей жаловати и как митрополиту жити». По мысли Берсеня, Василий III нарушает старый порядок, «людей мало жалует», а митрополит неправильно живет, так как потакает ему. Церковь издавна выступала посредником между князем и его вассалами. Ее заступничество ограждало древние права «слуг вольных», включая право отъезда. Однако старинные порядки оказались разрушенными.
Австрийский посол С. Герберштейн писал, что Василий III всех одинаково гнетет жестоким рабством, его подданные всегда хвалят его, что бы ни произошло в государстве, властию он далеко превосходит всех монархов целого мира. Наследники Василия II Темного извлекли урок из феодальной смуты второй четверти XV века и, чтобы предотвратить самую возможность ее повторения, безжалостно уничтожили собственную удельную родню. Василий III заслужил славу жестокого князя после того, как уничтожил родного племянника Дмитрия с семьей.