Свято место

Рашевски Татьяна

Друзья и коллеги по работе не перестают за меня тревожиться и предлагают различные варианты замены:

– Ведь туда ходит еврейский автобус, для религиозных! С бронированными стеклами. Поезжай на нем, зачем рисковать?

– Вот тут-то как раз и самый риск, – приходится объяснять. – Не будут же палестинцы взрывать и обстреливать самих себя. К тому же, в еврейский автобус пускают только местных жителей религиозного квартала, у них специальное разрешение, а я кто такая? У нас такого разрешения не имеет даже гид – иностранным туристам на границе с Вифлеемом его меняют на местного. А когда в автобус входит солдат, я обычно показываю русский паспорт.

Другое дело, когда едешь одна. На КПП проверяют документы очень тщательно.

Не нашли израильской визы – значит, гражданка. Я так однажды чуть не осталась ночевать на полу этого КПП, прямо под полицейским окошком.

Дело было как раз накануне Судного Дня, когда в Израиле с вечера перестает ходить любой транспорт, даже частный. Улицы абсолютно пусты, и кругом такая тишина, что, кажется, ты внезапно оглох.

– Тебе выходить, Вифлеем! – подсказывают в автобусе.

Выхожу и впрыгиваю обратно:

– Это не Вифлеем! Вифлеем я знаю.

– Это Вифлеем.

– Да нет же, это не Вифлеем, а какой-то тупик.

Тупик оказался официальной границей. Безлюдная местность, жухлые колючки, забор, одноэтажное здание КПП.

– Что собираешься делать в Вифлееме? – хорошо еще, что я догадалась нигде не упомянуть Хеврон.

– Меня ждет в гости моя русская подруга.

– У тебя нет израильской визы.

– У меня израильский паспорт. Вот.

– Покажи загран.

– Я не знала, что он тоже нужен.

– Тогда поезжай домой.

– Туда уже ничего не ходит, Судный день.

– Поезжай в Иерусалим.

– Там мне негде ночевать.

– А в Вифлееме, значит, есть где.

– И в Иерусалиме есть, но до них я тоже ничем не доеду. И они не доедут, время – пять часов. Разве что под Стеной Плача. Все, остаюсь ночевать здесь!

– Как хочешь, только не на этом полу.

Вволю покричав, но так ничего и не добившись, я снова вышла в открытое поле.

Каким-то чудом мне попался арабский автобус. Водитель, не взяв денег, попутно довез меня до другого такого же безлюдного места в чистом поле и сказал ждать ближайшего на Хеврон. Ближайший прибыл через два с половиной часа. Эти рейсы идут в обход любых КПП, и, к счастью, только туда. На обратном пути, когда в арабскую маршрутку входят вооруженные солдаты и проверяют у моих попутчиков разрешение на въезд, я молча протягиваю русский паспорт с вложенным в него израильским документом. Солдаты так же молча кивают. Вернулась живой – оправдана!

Соседям, коллегам по работе и просто знакомым меня представили русской туристкой, приехавшей на заработки в Израиль. Потому что иначе – позор семье. О том, кем я являюсь на самом деле, знала лишь ближайшая родня, коей насчитывалось минимум человек тридцать. Родня мне понравилась. Все майские праздники, что я провела в Хевроне, нас каждый день звали в гости в какой-нибудь новый дом. Поили чаем. Кормили традиционной курицей с рисом – и то, и другое полагалось есть руками. Улыбались, расспрашивали, рассказывали о своем. Смеялись, когда я по незнанию ошибалась, делая что-нибудь против обычаев. Грозились откормить и радовались, когда я выучивала новую арабскую фразу. Уважительно дивились тому, как скупаю кассеты с “настоящей” арабской музыкой – они и сами-то такое не слушают! Мать мужа пожаловалась, что когда-то, много лет назад, когда она была еще девочкой, израильтяне принудительно выслали семью на территории. Впрочем, предлагали какие-то деньги, но, в надежде вернуться, семья отказалась. Теперь наследники этих земель – ее сы

новья.

Однажды, когда Арина, получив визу, приезжала, в свою очередь, в гости, она показывала мне их из окна автобуса: вон там – земли Нияда. Окрестности аэропорта Бен-Гурион. Миллионы долларов. Но строить мы там ничего не можем, потому что не граждане. Израиль не может – потому что частная собственность. Так и стоят ничьи. Продать бы – и уехать в Европу! Ведь Нияду предлагают

работу в Париже, но он обязан шесть лет отработать за учебу в России. Только государство вот уже год не выплачивает ему зарплату. Так что, и ехать не на что, все в долгах и в долг живем, братья помогают. Куда-то записывают. Так здесь почти у всех – живем как при коммунизме. Денег ни у кого нет, все друг перед другом в долгах, но все на что-то живут, едят, дома строят. Вернее, этажи – одна семья над другой. Мы вот тоже недавно построили. Влезли в новые долги. Могли бы и снимать, как раньше, квартиру, но родня настояла. Мать пожелала себе отдельную комнату, всю в золоте и шелках, приедешь – покажу. Хорошо, что пока она живет у другого сына – да и вообще, могла бы жить у себя, но ей скучно. А так, если на прожитие – то и я работаю, и у него по вечерам частная практика, в общем, кое-как перебиваемся. У нас очень большие долги за воду. Климат-то здесь хороший, лучше, чем в Израиле, но главное – что тут нет работы и воды. Жители, конечно, злятся на Израиль, мол, дерет за воду бешеные деньги, но это не Израиль, а местная мафия скупает цистерны и перепродает по удесятеренной цене.

– А почему бы Нияду и правда не продать земли?

– Зарежут. Свои. Как предателя.

– А если тайно?

– Тайно не получится. Они все равно как-то пронюхивают. Кто попытался тайно – всех давно зарезали. Один даже успел с женой и детьми сесть в самолет. Так вырезали всю оставшуюся семью – родителей, сестер. Вот и понимай теперь, чья это собственность.

И снова вспоминаю свой первый визит. Раннее утро. Кофе, белый сыр лабане, политый оливковым маслом и посыпанный тимьяном. Вместо вилок – питы, чтобы ими его прихватывать. Уходим на работу пешком – Арина работает парикмахером в салоне. Вдвоем с подругой идти всегда лучше, чем одной. Ходить по улицам одной девушке вообще неприлично, хотя для работы делается исключение. Если мужа нет дома, в магазин за курицей или за сигаретами – боже упаси! – принято посылать детей. Курить, как ни странно, позволяется, но исключительно в женском обществе.

Центр города. Густая неторопливая толпа в джильбабах, никабах и чадрах мерно течет по узким улицам вдоль рынка – традиционная одежда, сладости, пластмассовые тазы и домашняя утварь, самодельные ковры, улыбающиеся шерстяные барашки и верблюды. Дети хватают матерей за подол: “Смотри, смотри, русские пошли!” Порой навстречу движется груда одежды без лица. За поворотом – свалки битого бетона чередуются с витринами модных магазинов. Полуголые манекены женского пола демонстрируют сверкающие развратные наряды.

– Для кого это все?! – спрашиваю.

– Для мужей.

Хозяину парикмахерской, у которого “в теле четырнадцать израильских пуль”, я понравилась. И он сразу предложил мне хорошего местного жениха: “наши мужчины любят русских жен”. Но главной новостью было то, что сегодня в одиннадцать, то есть уже через полчаса, начнут стрелять, вон с той горы. Поэтому держитесь подальше от окон.

– Кто будет стрелять?

– Евреи.

– Почему?

– Потому что в одиннадцать на главной улице – на нее выходят окна салона – должна состояться антиизраильская демонстрация. Евреи предупредили, что если она начнется, они откроют огонь. Но демонстранты все равно пойдут.

Ровно в одиннадцать с улицы начали доноситься отдельные крики и нарастающий шум толпы. В тот же момент упруго просвистела очередь и смолкла. Провыла сирена скорой помощи. Уносили раненых. Стоя на стуле у стены возле самого окна, я искоса пыталась разглядеть, что происходит. Через двадцать минут все кончилось.

– Во всем этом конфликте, – говорила Арина, – мне больше всего жалко детей. И тех, и других. Ваш Дельфинариум, или то, что показывают у нас по местному каналу – входит в дом израильский солдат и в упор расстреливает их, маленьких, спящих…