Святое озеро

Наумов Николай

— Сла-а-адились? — повторил глухим голосом Харитон Игнатьевич.

— Задаток уж взял! На другой день я только опомнился… а-а-ах да о-р-ох… да уж чего… сделано — не воротишь! Просто не знал, как к тебе глаза показать… И так ты теперь облегчил мне душу своим отказом от озера, что не внаю, какое и спасибо тебе говорить… Ехал-то я к тебе…

— Напрасно ехал-то, заодно бы уж и воротил мимо… — весь бледный, дрожащим голосом прервал его Харитон Игнатьевич.

— Все же сказать нужно было тебе.

— Какими

же мне теперича глазами глядеть на тебя, скажи ты мне, а-а? — сжимая кулаки, спросил он.

— Ругай, ругай, как знаешь, кругом виноват пред тобой!

— Ругай! Да разве слово-то прильнет к тебе?

— Ну, плюнь мне в глаза, все же мне легче будет глядеть на тебя.

— Оботрешься… да такой же станешь, — дрожащим голосом сквозь зубы процедил Харитон Игнатьевич. — Вишь, какая совесть-то у тебя, а-а? — захлебываясь, заговорил он, не скрывая более своего волнения. — Меня-я, человека, что тебя нищего призревал, поил… кормил… ты сменял на первого попавшегося тебе на глаза, а-а-а?

— Спьяна поддел он меня, Харитон Игнатьевич, каюсь, спьяна! — жалобным голосом и с сокрушенным видом оправдывался Петр Никитич.

— Что ты теперича сделал со мной, а? Ведь я, в надежде на озеро-то, подряда лишился, что тыщи бы дал мне… — вскочив в свою очередь с сундука, говорил он. — Ведь я залоги, что внес, обратно взял… подлая душа твоя… знаешь ли ты это?

— Неужели! А-ах, боже мой, боже мой! — повидимому с ужасом произнес Петр Никитич. — Прости ты меня, бога ради. Вот что я наделал с тобой за твою-то хлеб-соль… А все вино… все это оно, проклятое!

— Ну, что я теперь делать буду?! — всхлопнув руками, произнес Харитон Игнатьевич. — И ты, подлый, еще в дом ко мне глаза казать приехал… — со слезами в голосе уже говорил он, — и тут еще, уж зазнамо обокравши меня… хлеб мой ел, вино мое пил!

— Отплачу, бог даст!

— Отплатишь! Знаю теперь твою-то расплату! Ну, помни же, Петр Никитич, — продолжал он, с азартом стуча кулаком по столу, — буду и я тебе друг… помни ты это… Я тебе это озеро поперек горла поставлю… уж коли не мне… так и никому оно не достанется! Помни!.

— Но ведь тебе же не нужно озера, ты сам сказал!

— Когда я говорил тебе это? Разве уж не решено было меж нами, что озеро будет обчее наше, а?

— Сейчас говорил ты мне! Припомни свои слова, не волнуйся! Минуты не прошло еще, как ты сказал мне, что и лета тебе не дозволяют этим делом орудовать… и что тебе не хочется меня обижать — брать половину дохода себе!.. чтоб я владел озером один, а тебя уволил… что ты и касаться к нему не хочешь!

— А… а… если… я, может быть… того, пытал твою душу, говоря эти слова, — заикаясь ответил он.

— Милый друг, ты и не сердись на меня, — переменяя тонна суровые ноты, заговорил Петр Никитич, — я когда продавал озеро Калмыкову,

то так и думал, что ты согласился взять озеро за себя ради шутки, просто только испытывая меня. Вишь ведь ты какое чадо: у тебя на дню семь пятниц, ты сейчас скажешь слово, да тут же и отопрешься. Мог ли я надеяться, посуди, что, когда уж все дело будет обделано, ты снова не откажешься от озера? Оно так и вышло! Вот почему, когда подвернулся подходящий покупатель, я и согрешил пред тобой — продал его… прости!

— Разорил ты меня… разорил… Помни ты это! — опустившись в изнеможении на сундук, хриплым голосом ответил Харитон Игнатьевич.

— Чем я тебя разорил? Разве деньги ты дал мне, а?! Ты и векселя не хотел давать, вспомни-ко хорошенько!

— Я б те наличными выдал.

— Так бы и говорил тогда, когда я предлагал тебе озеро, а ты тогда только без пути ломался надо мной. Шутки шутил да ругал меня… а?

— Ладно, коли ты со мной так поступил, так и я тебе друг буду, услужу… не увидит твой Калмыков озера! — снова вскочив с сундука, крикнул Харитон Игнатьевич.

— Почему не увидит? Ведь ты читал приговор… Теперь уж все кончено, теперь уж озеро в моих руках.

— Завтра же в волость поеду… и все твои умыслы мужикам раскрою, — горячился Харитон Игнатьевич, то садясь на сундук, то снова вскакивая с него и поминутно поправляя поясок на рубахе, который, казалось, стеснял его.

— О-о-о! Поезжай, голубчик, и говори, что хочешь… Тебя ведь знают там! Спроси-ко прежде, кто еще твоим словам веру даст, а?

— Мы и повыше пойдем… уши-то и у начальства есть.

— Иди! Я не больно боюсь, не из трусливых! Только кто про кого более поведает начальству, посмотрим! А я тебе вот что скажу, Харитон Игнатьевич, — отрывисто и бледнея продолжал Петр Никитич, — ты со мной так не разговаривай, я не люблю… Ты, брат, помни, что коли дело на ссору пойдет, то мне стоит только сказать кой-кому два-три словца, и ты затанцуешь на аркане. Слышал?

— Ты… ты… ты… что ж это взъелся-то на меня? Разве… я… я… обидел тебя чем? — заикаясь и бледнея, произнес Харитон Игнатьевич. — Я… я… кажись, любовно с тобой…

— Если любовно жить хочешь со мной, так и делай любовно, а обидных намеков да шуток не выкидывай! Я ведь уж не ребенок… школ-то много прошел, а ты еще не учен, помни это! Если ты мне когда-то кусок хлеба бросал, как собаке, так уж я тебе втрое за него заплатил, и мы квиты… Слышал?

— Я… я… я… я, вот те Христос! Да ты выпей мадерцы-то, полно… полно тебе. С чего ты взъелся? Да я… первый друг… Неуж ты не знаешь меня?

— Знаю!

— Слава тебе господи, какие дела-то обоюдно вершили с тобой, вспомни! Нам ли ссориться, да выпей ты, ну… ну… Экой какой ведь ты кипяток: я с тобой в шутку, а ты все в щеть да в щеть.