Святополк II. Своя кровь
Шрифт:
Добычу захватили богатую. Почти полтысячи воинов попало в плен и больше трех тысяч женщин и детей. Нашлись и освобожденные русские пленники. Женщины голосили, повиснув на шеях освободителей, а мужчины, наскоро разобрав захваченные пожитки и подобрав одежу поприличнее, шли проситься в ополчение. Обоз удлинился почти вдвое, на охрану захваченных табунов и стад скота пришлось выделять особых людей, но это, как ни странно, повлияло на то, что Святополк, сочтя добытое, с легкостью и даже каким-то пылом согласился продолжить поход.
Утро началось с сильного толчка
– Пошла прочь, чага!
Башкорт, приподнявшись на локте, с неудовольствием посмотрел на свою старшую жену. Та родила ему всего одного сына и одну дочь, после чего больше уже не могла зачать. Поэтому Башкорт и взял себе двух урусских невольниц, чтобы те родили ему сыновей и дочерей. Одна уруска уже носила его младенца, вторая пока еще нет. С этой второй он и спал чаще обычного, чем раздражал старшую жену.
– Пошла работать, ленивая собака!
– Башкортова жена замахнулась на Ждану палкой. Девушка принялась торопливо одеваться, путаясь в рукавах рубахи.
– Молчи, женщина! Убью!
– Башкорт привстал, вырвал плеть из рук жены прежде, чем она ударила невольницу, и оттолкнул ее так сильно, что она упала на колени.
– Я здесь хозяин!.. А ты, - это уже относилось к Ждане, - иди работать! Воды принеси!
Ждана опрометью выскочила наружу, содрогаясь от страха и отвращения к самой себе. Она ненавидела хозяина, его грубое, пахнущее конями, старыми шкурами и потом тело, его смрадное, нечистое дыхание. Будь ее воля, давно бы утопилась. Но за рабами зорко следят десятки глаз, а за невольницами-женами Башкорта наблюдали вдвое зорче. И Ждане приходилось делить с хозяином ложе. Ночей она ждала со страхом и надеялась, что какое-нибудь чудо помешает ему снова пожелать ее сегодня.
Визгливый голос старшей хозяйской жены донесся из юрты, и две рабыни сразу нырнули в душное тепло - помочь хозяйке одеться. Остальные занялись делами - следовало разжечь костры, нацедить из тощих коровьих и кобыльих сосцов немного молока, принести из проруби воды, начать готовить еству. После приниматься за другие дела - валять войлок, шить одежду и обувь, чистить и мять кожу.
Ждана подхватила кожаные, сшитые колпаком ведра и поспешила к проруби. За ночь она замерзла, и девушка, опустившись на колени, несколько раз ударила кулаком по льду. Долбить ногой не хотелось - старые чилиги, которые дали рабыням, разваливались при каждом шаге, и девушка с волнением ждала тепла, когда можно ходить босиком.
Она набрала полные ведра и отнесла их к костру. Там уже была Светлана. Она перехватила у названой сестры ведро и опрокинула его в котел. Но только взялась за второе, как охнула и согнулась пополам, хватаясь за живот. Вода пролилась, едва не залив костер.
– Собака косорукая!
– проворчал старый слуга-половец, свежевавший утреннего барана.
Ждана кинулась к Светлане, обняла ее. Светлана была беременна от половца и знала, что родится мальчик. До родов оставалось всего месяца полтора, и она со страхом ждала этого дня.
– Болит, Светланушка?
– с тревогой спросила Ждана.
– Ничего… уже отпускает, - сквозь зубы процедила та и оперлась на руку девушки.
– Сейчас я… все хорошо…
–
– Не то Щелкан хозяину нажалуется…
– Обижает он тебя, - вздохнула Светлана.
– Тебя он крепче обидел, - возразила Ждана. Светлана вздохнула и медленно распрямилась, потирая спину. Ее мутный от недавно перенесенной боли взгляд был обращен внутрь, где рос младенец от нелюбимого, но вот… Глаза ее расширились, в них вспыхнуло что-то, и Светлана застыла как вкопанная, глядя вдаль.
– Ты что? Что?
– Ждана вцепилась ей в руку.
– Идут… полки, - выдохнула женщина.
Девушка обернулась. Из-за небольшой рощицы, что росла в отдалении и где брали дрова для растопки, наметом вываливалась лавина всадников. Очевидно, подошли они незаметно и еще с ночи, потому что половцы заметили их только что. Стан ожил.
– Наши!
– пронзительно завизжала Светлана, прижимая руки к щекам. Первые вскочившие на коней половцы уже исполнились и сыпали в сторону русичей стрелами, пережидая, пока к ним присоединятся остальные. Женщины, дети и старики забегали, укладывая вещи и торопясь запрячь кибитки. Старый Щелкан, бросив свежевать барана, помчался седлать своего коня. Башкорт уже был в седле. Проскакав, он походя хлестнул плетью Ждану:
– У-у! Уруска!
– Пес! Поганый пес! Будь ты проклят! Да поразят тебя Рожаницы и Богородица!
– заорала вслед Ждана.
Башкортова жена с малолетней, не старше десяти лет дочкой кидали в кибитку пожитки. Четырнадцатилетний сын Башкорта кричал, отдавая приказы рабам, но его мало кто слушал. Большинство русичей с тревогой и волнением смотрели туда, где разворачивался бой - русские полки уже схлестнулись с половецкой ордой. Над толпой развевались два княжеских стяга.
Ждана вдруг схватила Светлану за руку:
– Бежим!
– Куда?
– слабо охнула та, но поспешила за названой сестрой.
– Стой, уруска! Чага! Убью!
– закричал вслед сын Башкорта. Спасаясь от погони, беглянки кубарем скатились по берегу реки на лед. Падая, Ждана все-таки потеряла одну чилигу, и нога сразу начала мерзнуть в одной онуче. Светлана заохала, хватаясь за живот руками, но все-таки поднялась, ковыляя за названой сестрой тупо, как раненое животное. Их догнал скрип людских шагов. Беглецы мчались куда глаза глядят, надеясь убежать в суматохе. Большинство половцев было связано боем с русичами, а остальные увязывали пожитки, и почти никто не обращал внимания на беглецов.
Потом над головой на единственной круче затопали копыта, и Ждана изо всех сил толкнула Светлану в кусты. Женщины заползли в заросли, зарылись в сугроб. Светлана стонала и до крови искусала себе губы, чтобы не кричать. Ждана жмурила глаза, обнимая ее, закрывая своим телом и ежеминутно ожидая удара саблей по спине. Но всадники либо не заметили беглянок, либо сами бежали без оглядки. Топот копыт заглох в отдалении.
На женщин надвинулся глухой многоголосый шум - стучали мечи и сабли о щиты, храпели и визжали кони, топали копыта, кричали люди, ревели запрягаемые волы, брехали собаки. Шум боя подкатывался все ближе к берегу реки, и вопли перепуганного половецкого стана становились громче. Опять послышались шаги коня.