Святослав (Железная заря)

Генералов Игорь

Монастырь на окраине Плиски застыл в ожидании бури. В узких окнах теплились лампадки, горели свечи. Никто не спал: Господи, пронеси! Дни перед этим стояли жаркие, и сухая, еще не смоченная грядущим ливнем пыль, забивала глаза, мешала смотреть и просить черное, грохочущее далеким громом небо. На­верное, поэтому пропустили, как и когда перед воротами успела вырасти длинная вереница упрямо не желающих гаснуть факелов. Монастырские псы исходились глухим лаем. Ворота дрожали от стука, готовые рухнуть вместе со стенами.

Монашка неуклюже спешила,

путаясь в полах одеяния. Цык­нула на незамолкающих псов и, перекрестившись, рванула за­движку просветца. Факел в окошке бледно осветил лицо молодого парня. Он не был похож на страшного демона, спустившегося на молнии, чтобы обрушить святую обитель в час, когда силы зла свирепствуют, нарушая мирскую тишь и благодать. И хоть Дьявол может принимать любые обличья, но вполне земной облик парня успокоил ее и придал смелости.

— Почто вламываетесь в монастырь женский, да еще посреди ночи? Безбожники!

Парень не дал выговориться женщине, оборвал:

— Отворяй, раненый у нас!

Монашка хлопнула задвижкой, затворив окно, и, причитая вслух, засеменила за игуменьей. Игуменья уже степенно спуска­лась по каменным ступеням. Ветер трепал бархатную накидку, отороченную куницей. С крыши что-то сорвалось и, просвистевв воздухе, ударило о землю где-то за стенами. Игуменья пере­крестиласьи тихо шепотом прочла молитву.

В прямоугольнике просветца, в дрожащих отблесках пламенина парня глядела уже другая женщина. Глаза ее смотрели спо­койно, строго, как бы насквозь, пытаясь выхватить и выставить наружу все существо.

Парень нутром угадал высокий чин женщины и сказал уже не так требовательно, но настойчиво:

— Открой ворота, матушка! Не довезем ведь далее...

Собравшиеся за ее спиной монахини зароптали. Игуменья, полуобернувшись, прикрикнула:

— А ну тихо вы! Лучше бы псам костей кинули, чтобы успо­коились!

И приказала:

— Открывай!

Ворота нешироко приоткрылись. В пляшущем и трескучем от ветра свете факелов тяжело было разглядеть, кого доставали из возка и перекладывали на носилки. Четверо ватажников осто­рожно внесли раненого.

— Стойте!

Игуменья забрала у парня факел и поднесла к лицу раненого, слегка нагнулась, чтобы посмотреть. Раненому было лет сорок или около того. Слипшиеся от крови волосы лоскутами раскинулись по изголовью. По ране через лоб проходила широкая повязка и уже было не определить из чего и какого цвета она была. Лицо раненого показалось как будто знакомым.

Парень, видать, натерпевшийся этой ночью, в удачу уже не очень верил — боялся, что развернут. Посмотрят, подумают и отправят восвояси, а раненый много крови потерял, может не доехать в такую бурю до следующего ночлега. Спешно пошарив у раненого на груди, парень достал серебряный крестик на кожаном гайтане и поднес ближе к свету:

— Онкрещеный, во!

Игуменья, не отрывая глаз с чела раненого, спросила:

— Кто таков?

— Купцы мы, русские. А это батька мой.

Игуменья отдала факел. Распрямилась.

—

Ладно, несите, — и добавила, обратясь к сестрам: — По­кажите им мою келью!

— Матушка игуменья... — попытались возразить монашки: негоже чужого незнакомого человека в монастырь принимать, да еще и в келью самой настоятельницы!

— Я сказала уже! — резко оборвала игуменья.

Купечьи люди сами уже раскрыли ворота как им нужно, загоняли лошадей во двор, разгружали возы. Подгоняли друг дружку: быстрей, быстрей!

— Куда?! Не рынок вам здесь, выметайтесь отсюда!

— Разреши, матушка. Куда мы сейчас? — Начал было парень, но осекся, понял, что и так уже о многом попросили. Повернулся к своим, крикнул через ветер:

— Давай, неси все обратно!

Игуменья плотней закуталась в накидку. Поинтересовалась:

— Что произошло с вами?

— Да вот, разбойники напали. Немного их было, мы и отбились-то без труда, только отцу стрелой кровеносную жилу перебило...

Парень щурил слезящиеся от пыли глаза.

— Сейчас куда?

— В городе где-нито заночуем, чего уж...

Игуменья оглядела растерянно сновавших ватажников, неожи­данно омягчела:

— Ладно, оставляйте поклажу и убирайтесь.

Купечий сын в пояс поклонился игуменье, поблагодарил и снова заорал своим, перекрикивая ветер:

— Оставляй все! Уходим!

Едва за русскими затворились ворота, небо раскололось яркой молнией, ударила в придорожное дерево. Гром тяжелым молотом ударил по земле. Господи, пронеси! Ветер стих, ливень крупными слезами застучал по кровле монастыря.

Освободившееся из ночного плена солнце обошло уже пол­неба и протиснулось лучами в узкие окна монастырской кельи. Купец открыл глаза. С удивлением вдохнул удушливый запах воска и книг, оглядел выбеленные известью сводчатые стены. Припомнил, что с ним произошло. Скорее всего он сейчас в Плиске — городе церквей и библиотек, или где-нибудь недалеко, только вот где?

Обок ложа на простой дубовой скамье сидела девушка. Купец, проморгавшись, разглядел ее. На вид ей было лет семнадцать, может поболе. Из-под темного плата через плечо и на грудь змеилась темная коса. Холодного зеленого цвета глаза умно смотрели на купца из-под черных тонких бровей. Пожалуй, девушку можно было назвать красивой. И купец, расспросив, где он находится, не выдержал и спросил, ворочая тяжелым непослушным языком:

— Неужто святая обитель не обошлась бы без такой краса­вицы?

Девушка сверкнула в улыбке ровным рядом зубов. Щеки окрасил легкий румянец смущения.

— Господь выковал для каждого из нас цепи судьбы и не в нашей воле их разорвать.

Купец, улыбнувшись в ответ, возразил:

— Люди сами куют свою судьбу, а Бог лишь помогает или мешает нам.

Он попытался приподняться, но слабое тело не хотело слу­шаться. Девушка помогла ему, поправила изголовье.

— У меня нет молота и наковальни. Они остались у тех, кто делал мое будущее.