Святослав

Скляренко Семен Дмитриевич

Поздней ночью Микула повел с Ангелом тихую беседу.

— Трудно нам, Ангел… Мало людей осталось, а кто жив -болен, искалечен. К тому же голод великий, а что человек без куска хлеба?…

— Гладко, другар Микуло. То правда, как только живемо? Дальше Цвитана слышала их беседу только урывками.

— А ты хорошо знаешь дорогу, Ангел?

— О, другаре Микуло! Кажен камен, куст.

— Так отважимся!

Слышала Цвитана и то, как они тихонько встали и ушли поговорить с кем-то третьим.

Только на следующий

день вечером они рассказали Цвита-не о том, что задумали сделать. Поначалу, когда они советовались с сотенным Добыславом, тот усомнился, а потом одобрил. Значит, так они и сделают. Ночью, пока не взошел месяц, переплывут Дунай. О, у Микулы с Ангелом еще сильны руки и йоги! Не сами переплывут, вода пронесет их мимо ро-мейских кораблей, далеко-далеко, до левого берега. А уж там -только бы добраться — взойдет месяц, все будет видно, Ангел проведет Микулу через кустарник. Он знает на берегу каждое село, в каждом из них — свои люди. Каждая дверь откроется перед воями. Эти двери и сейчас настежь.

Что делать дальше? Друзья договорились и о том. Они пройдут вверх по Дунаю, найдут челн, насыплют в него зерна и поплывут в темную ночь к Доростолу, по течению, чтобы не грести веслом, разве изредка кто-нибудь из них шевельнет за бортом рукой, — так и доплывут. Вода сама принесет их к Доростолу.

Ночью они ушли. Прощаясь с Цвитаной, Микула сказал:

— Вот тебе, жона, подарок. Ты уж поешь…

Он протянул ей кусок сухого, черствого хлеба, что принес с Роси.

— Что ты! Что ты! Съешьте сами.

— Нам что! — промолвил Микула. — Мы найдем. Только бы Дунай переплыть — там села, люди.

Так и ушли.

Услыхав разговор Ангела и Микулы, Цвитана поняла, что там, за стенами Доростола, воям приходится трудно. Их становится все меньше и меньше, а те, кто остался в живых, ранены, изувечены, обессилены…

Но разве не видела этого Цвитана? Сколько было воев в До-ростоле, а осталась едва ли половина. В городе всюду — вдоль стен, на торге — лежат раненые рядом с мертвыми; русские и болгарские вой молча терпят, но разве не видно, что они устали, измучены, голодны?

Цвитана помогала, конечно, по мере сил. И не только она, все жены, находившиеся в Доростоле, старались как-нибудь облегчить жизнь воев: помогали копать рвы, укреплять стены, спускались к Дунаю и приносили воду.

Но воев становилось все меньше, живые едва держали в руках оружие — вот что узнала Цвитана из разговора Ангела с Микулой.

«Как же им помочь?» — думала болгарка.

И Цвитана поняла, чем может помочь она воям, что должна сделать…

Перед рассветом, когда вой, проснувшись от тяжелого сна, строились в ряды и шли к воротам, Цвитана надела шлем, оставшийся подле очага, и двинулась вслед за воями. У ворот, как все, взяла копье.

Никто ее не остановил. Кто узнал бы в ней, одетой, как и прочие вой, с копьем в руках, женщину?

Кто стал бы задерживать того, кто шел из города в поле, к вражескому стану, — биться не на живот, а на смерть?1 Даже вой, к которым присоединилась за стеной Цвитана, не заметили, кто идет рядом с ними.

— А ты взял нож? — спросил ее воин, шедший справа.

— Взял, — ответила Цвитана и пожалела, что не взяла его… А потом был бой, и Цвитана делала все, как и другие вой, только в то время, когда они орудовали луками и мечами, а порой и ножами, она била ромеев копьем, била, покуда сама не упала на поле.

Поздно ночью выплыла из-за Дуная и поднялась над плесом большая, полная луна. Она залила ровным, ясным сиянием реку и берега, осветила каждую былиночку. Там, где недавно шла битва, поблескивало оружие — щиты, мечи, темнели тела убитых, а над ними даже сейчас, ночью, кружили хищные птицы.

Русские вой ходили вблизи городских стен в поле и собирали своих воев, чтобы до восхода солнца предать их земле. Так же точно вокруг своего стана ходили ромеи…

И вдруг несколько ромеев остановились. Они увидели одного руса. Вытянув вдоль тела руки, с высокой грудью, он лежал лицом к месяцу и широко открытыми глазами глядел на небо, на тучки, звезды.

Ромеи ужаснулись:

— Он живой!

Но воин был мертв. Он бился до конца и умер, как стоял в бою: не страшась врагов и смерти, глядел им прямо в лицо.

Но не только это поражало в мертвом воине. С головы его скатился шлем, воин лежал, запрокинув голову, его буйные волосы спадали на плечи, на землю…

— Это женщина! — сказал кто-то из ромеев.

Да, это была простая женщина из болгарского села — Цви-тана!

— Ужас! — говорили ромеи. — Они воюют все. Над полем все выше и выше поднималась луна.

Еще через ночь возвратились Микула и Ангел. Они не добрались до болгарских сел, на левом берегу тоже стояли ромеи. Столкнувшись с ними, они едва спаслись. Ангела тяжело ранили в ногу.

Не будь Микулы, Ангел погиб бы. Он не мог идти, не смог бы и переплыть Дунай. Но, когда налетели ромеи, Микула успел спрятаться в камышах. Ночью, поддерживая друга, он переплыл Дунай.

Микула на руках принес через Подольские ворота Ангела к их огнищу. Стояла темная ночь. Они сели на холодную землю, Ангел позвал Цвитану.

Она не отозвалась, — должно быть, помогала кому-нибудь под стенами. Вой отдыхали, ждали ее долго. Но Цвитана к огнищу не вернулась.

— Где же она? — испуганно поглядев на Микулу, спросил Ангел.

Микула молчал. Шлема возле огнища не было. Цвитаны уже нет.

8

Какая это была битва? Десятая? Двадцатая? Разве сочтешь?

Месяц уже делает второй круг, где-то дозрели нивы, где-то падают на землю плоды, где-то поспели овощи…