Святослав
Шрифт:
Но возврата к прошлому уже не было, где-то далеко-далеко затихала песня:
Мы нищие люди, но мы богаче всех,
У нас есть музыка, вино и женская ласка.
Теперь на горизонте оставалась только одна луна, состоявшая из двух половинок: одной — настоящей и другой — отраженной в воде. Эти половины быстро уменьшались — луна заходила. И Феофано непременно хотела, прежде чем зайдет луна, решить, что ей нужно делать.
Она напряженно думала. И когда на горизонте осталась только тоненькая полоска, Феофано решила: император Константин должен умереть, императором
Когда же луна зашла, Феофано тихо выскользнула из ки-тона и вышла в сад. Там она и встретила постельничего Василия.
— Что случилось? Почему молодая василисса не спит?
– спросил он, узнав ее стройную фигуру.
Она посмотрела на его безбородое лицо с блестящими глазами, с хитрой усмешкой в уголках губ. Это лицо было хорошо видно в полутьме.
— Почему-то не спится сегодня, — ответила она. — В китоне душно, сердце болит, вот я и вышла сюда, в сад.
— Но император Роман может быть недоволен.
— Император Роман спит после ужина и крепкого вина так, что его и гром не разбудит.
Она посмотрела на постельничего.
— Тут все много пьют и еще больше пьянеют. Скажи, постельничий, ты тоже много пьешь?
— Я пью ровно столько, чтобы не опьянеть, — ответил он, -ибо, чем больше пьют вокруг меня, тем яснее должна быть моя голова.
— Это правда, — сказала Феофано, — я замечаю, что ты Пьещь меньше других и, должно быть, меньше, чем хотел бы сам.
— Да, — искренне согласился он, — я всегда делаю меньше, Чем хочу.
— А постельничему много хочется?
— Нет, — глухо отозвался он, — многого я не хочу, но все же кое-чего хотел бы…
— Чего же ты хотел бы, постельничий?
— Я хотел бы, — ответил Василий, — спать, когда спят все, работать так, чтобы люди ценили мою работу, да еще…
— Что же еще?
— Я хотел бы иметь то, что мне принадлежит.
— А разве постельничий не имеет того, что ему принадлежит? — удивилась Феофано. — Он — самая приближенная к императору особа, он — первый среди всех, он, наверное, самый богатый человек в империи. Чего же еще может желать постельничий?
— К чему мне слава паракимомена, к чему богатство и почести, если я не тот, кем меня считают, и не таков, каким быть хочу?
— Послушай, паракимомен, но кто же тогда ты?
— Неужели ты до сих пор не знаешь, Феофано, кто я?
— Не знаю…
— Я такой же, как и ты.
— Не понимаю…
— Ты — дочь кабатчика Кротира, а теперь жена императора Романа. Моя мать — рабыня-славянка, но отец — император Роман…
— Погоди. Значит, ты брат императора Константина и дядя моего мужа Романа?
— Да, Феофано.
— И ты не любишь брата-императора?
— Как и ты, Феофано…
— Так вот почему тебе не спится! Тогда поговорим, дорогой мой дядя! Я думаю, что мы — ты и я — сумеем понять друг друга…
— Они сделали меня безбородым, и в моем сердце осталась только ненависть.
— Если ненависть добавить к мести, будет страшный напиток.
14
Возвратившись поздним вечером
Как только княгиня Ольга очутилась в своей келье, несколько жен зашли к ней.
— Не ведаем, — горячо говорили они, — на небесах были мы или на земле… онде Бог с человеки пребывает. Мы не можем забыти красоты тоя, всяк бо человек, аще вкусит сладкого, после того горечи не приемлет…
Они рассказали княгине, кто из них какой подарок получил в Большом дворце: купцы — по шесть милиарисиев, священник — восемь, послы — по двенадцать, все жены — тоже по двенадцать милиарисиев. Жены показывали княгине эти золотые кружочки, на которых стоял знак императора — голова Константина с короткой бородой и толстыми усами.
— А что тебе подарили, матушка княгиня? Покажи!
Она кивнула головой в угол, где на лавке лежало завернутое в шелк блюдо с золотыми, и они бросились туда, развернули шелк, вынули блюдо, рассыпали деньги, кинулись их собирать.
— Чудо! — визжали они. — Нет, нет на земле красоты такой…
— Идите-ка вы спать! — остановила наконец княгиня Ольга жен, которые готовы были сидеть до утра и рассказывать о чудесах Большого дворца.
Жены вышли из ее кельи, но успокоиться не могли и долго еще стояли на подворье, болтали, всплескивали руками.
Лишь когда все утихло, княгиня Ольга позвала служанку, велела пригласить к ней в келью купцов Воротислава, Ратшу, Кокора и нескольких послов.
Они не спали и сразу явились. Заметно было, что они немало выпили в Большом дворце, впрочем, на ногах они держались твердо.
— Сядьте, купцы мои и послы! — обратилась к ним княгиня, оперлась на стол, посмотрела на свечу, оплывавшую воском, на блюдо с золотыми…
Потом подняла голову, обвела всех взглядом…
— Ну как, купцы мои и послы? Видели чудеса Большого Дворца — птиц певчих, львов рыкающих и самого императора?
— Видели, — отвечал купец Воротислав, — и вельми любовались… Там, в Золотой палате, чудес собрано много.
— А вокруг пустота, тлен и мрак, — засмеялся вдруг купец Ратша.
— Как пустота и мрак? — с любопытством спросила княгиня.
— Купец Ратша выпил через меру грецкого вина и всуе говорит про пустоту и тлен, — заговорил, поднявшись, купец Во-ротислав.
– Да уж, если начал, скажу и я, матушка княгиня… Долго сидели мы с ним на приеме в Золотой палате, где нес вельми угощали всяким зельем, а потом по надобности своей вышли из палаты и пошли. Идем да идем. И вот, по правде скажу, княгиня, такую мы увидели там пустоту и тлен, что и не сказать… Они ведь все посдирали, чтобы ту Золотую палату разукрасить. А пошли мы вокруг нее всякими там сенями да переходами, а там пустота, тлен, кой-где каганцы горят, повсюду плесень, сырость. Обошли повсюду, еле до Золотой палаты добрались, и везде одинаково!