Святослав
Шрифт:
А где— то уже играли музыканты -пронзительно свистели дудки, гудели роги, гремели бубны.
Теперь уже повсюду над Почайной и Днепром горели, как свечи, огни, отовсюду неслись музыка и песни, возбужденные голоса слышались в темноте, что стеной стояла сразу за кострами. Веселые крики, смех раздавались даже на воде, по всей Почайне и Днепру.
Да и как было не веселиться, не радоваться: душистая, теплая ночь разлилась над землею; вверху мерцали яркие звезды, и серебром отливал Перунов путь: умытые росою, остро пахли цветы; в далеких лугах неистово били перепела
И горе было тому, кто посмел бы не верить, осквернить или поносить праздник великого Купалы! Вот и в эту ночь толпа стариков с Подола и предградья, захватив с собою немало и молодых парней, двинулась к ручью у оврага под горой, где стояла христианская церковь. Они надвигались, как черная стена, посреди темно-зеленых, освещенных огнями деревьев. Остановившись неподалеку от церкви, они кричали всякую хулу, задирали сорочки и показывали христианам тело. Вскоре послышались вопли, крик — люди старой веры стали бросать в церковь и в людей, собравшихся молиться за Иоанна Крестителя, камни и дубины. А все те, кто веселился вокруг купальских огней, смеялись до упаду, наблюдая, как люди старой веры воюют с Христом.
Из окна терема княжич Святослав видел, как молодежь шла с Горы на праздник Купалы, слышал веселые, задорные песни. Потом он увидел огни над Почайной, но ему самому было невесело, тоскливо.
Пока княгиня Ольга была в отъезде, на Киевском престоле, согласно ее воле, должен был сидеть он, Святослав, сын Игорев. Он поступал так, как велел обычай: просыпался на заре, умывался холодной водой, одевался, набрасывал на плечи красное с золотой оторочкой корзно, обувался в красные сафьяновые сапоги с длинными, загнутыми носками, надевал меховую шапку, украшенную дорогими самоцветами, на шею вешал золотую княжескую гривну.
Когда княжич выходил из своей светлицы, проходил через Золотую палату и спускался по лестнице в сени, там его уже ждали Свенельд, воеводы, бояре, брат Улеб; на крыльце и во дворе терема слышались голоса тиунов, гонцов земель, огнищан.
Но княжич Святослав не выходил к ним сразу, а направлялся в трапезную. За ним следовали Улеб, Свенельд, воеводы, бояре. В трапезной Святослав, как полагалось, приносил жертву, все молча ждали, пока ее примут боги, а потом садились за стол.
Еду им подавала ключница Малуша. Она уже привыкла к своей работе; входя в трапезную, низко кланялась князьям, вносила миски, наливала вино, прибирала посуду и делала все быстро, ловко, проворно.
После еды княжич Святослав шел наверх, садился в Людной или Золотой палате, справа от него стоял воевода Свенельд, слева — брат Улеб, сбоку садился ларник Переног; воеводы и бояре стояли позади. И княжич Святослав говорил с тиунами, принимал гонцов земель, послов, если они прибывали в Киев, чинил суд и правду людям.
Собственно, делал все это не он. С тиунами, гонцами, со всеми, кто приходил в княжий терем в этот ранний час, разговаривал Свенельд, воеводы и бояре, они же вели переговоры с гонцами земель, творили суд и правду людям.
Но у княжича Святослава были уши, он все слышал. Тиуны
Святослав и раньше иногда сидел возле матери, когда она творила суд и правду. Но тогда судила мать, она знала правду и обычай. Да и не всегда приходилось ему сидеть рядом с матерью, он больше проводил время с Асмусом, ездил с ним в поле.
Теперь он обязан был слушать тиунов, бояр, воевод, и часто ему казалось, что они не судятся, не правды ищут, а раздирают родную землю. Каждый из них старается урвать себе побольше, получше, и в жадности своей они становятся хищными, безжалостными, такими, что у них даже кровь брызжет из-под ногтей.
Эти мужи, становясь на прю перед ним, князем, обзывали друг друга скверными словами, ссорились и даже тут, в палатах, чуть не дрались. Но все равно не он разрешал их дела, ибо они, ссорясь и мирясь, невзирая на свои споры, были заодно, а у князя лишь вымогали и выпрашивали пожалованья за свои убытки.
Впрочем, они становились поистине жестокими и безжалостными, когда приходилось судить не их, когда сами они судили других. Они часто приводили на суд людей своих: смердов, рядовичей, закупов и простых обельных холопов. Один бежал от своего господина, другой ночью тайком залез в житницу, третий взял чужого коня, четвертый убил княжьего мужа; и они, воеводы и бояре Горы, карали эту чернь, как только могли: бросали в порубы, отдавали на поток и разграбление, обрекали на смерть. Ибо гак, мол, велит древний закон и обычай.
И княжич Святослав должен был десницей своею утверждать этот закон и обычай, судить и творить правду, хотя временами у него и сжималось при этом сердце. Он знал и любил древний закон, который велел воину не щадить жизни и стоять насмерть перед врагом в поле, но он не знал еще неумолимых законов и обычаев Горы.
Так, в то время, когда мать путешествовала в далеких землях, княжич Святослав впервые столкнулся с властью Горы и на себе почувствовал силу своих мужей.
«Хорошо, — думал он, — что сила эта не может судить князя».
Гораздо лучше княжич чувствовал себя, когда оставлял город и выезжал в поле. Случая для этого долго искать не приходилось — оттуда, как крики раненой чайки, все долетали и долетали недобрые вести; оттуда приходили чуть ли не каждый день купцы, ограбленные и искалеченные в далекой дороге; там очень часто погибали на страже вой — от меча, отравленной стрелы, от разбойничьей руки.
Услышав далекий клич, княжич Святослав не посылал других, а сам с малой дружиной переезжал через Днепр, мчался гостинцем в сторону восхода солнца, иногда сворачивал вправо — к Переяславу и Родне, рыскал вверх по Десне -до Чернигова.