Святой черт
Шрифт:
Гермоген низко опустил голову и долго молчал. Потом сказал: «Да, я и сам вижу, что Григорий неспособен. Ну, с Богом! Езжайте домой». Я поклонился Гермогену в ноги и ушел в свою комнату.
А после, в 1913-1914 гг., Григорий всегда на вопрос, обращенный к нему газетными сотрудниками и вообще людьми из публики: «А правда, Григорий Ефимович, что вы хотели быть священником?» - неизменно отвечал одно и то же: «Ну, куда мне, мужичку безграмотному!»
– А вот все говорят, что хотели?
– Врут, что с вралями поделаешь!
Это печатали в газетах, и это верно,
В одном поезде и купе выехал из Саратова со мною и Григорий. Ехали в первом классе. В наше купе, в Саратове же, сели два важных господина. Они меня узнали и завязали разговор. Один из них показал мне карточку председателя Государственной Думы - А. И. Гучкова и прибавил: «Я часто у него бываю».
Из их разговора, в котором они часто упоминали имя Столыпина, Государственную Думу, отрубное хозяйство, и из того, что они часто выглядывали из окна вагона и указывали пальцами вдаль, где виднелись новые постройки и хутора, я понял, что они посланы Столыпиным, поклонником закона 9 ноября, посмотреть в пределах Саратовской губернии, как обстоит дело с выделением крестьян из общины на отруба.
– Куда едете?
– спросил один из них, обращаясь ко мне.
– Домой, в Царицын!
– У Гермогена были?
– Да. Знаете его?
– Как же, знаем лично и много слышали про него.
Тут вмешался Распутин: «Да, брат, были у Гермогена, хороший он человек. А жиды его бранят».
– Мы с вами не разговариваем, - недовольно бросил в сторону Григория член Думы.
– Почему же не разговаривать? Либо я не такой же человек! Со мною повыше, похлеще вас люди, да разговаривают.
– Да о чем они с мужиком будут разговаривать; вот с иеромонахом поговорить, с образованным человеком, это дело вероятное.
– А разговаривают, - настаивал Григорий, - да еще как? Советов его спрашивают, слушают его…
– Не может быть! Никогда не поверим, чтобы мужика слушали образованные люди…
С Григорием произошло здесь нечто особенное. Он страшно заволновался, заерзал на мягком диване, потом как-то подпрыгнул, упершись руками в диван; влез на него ногами, поджал их под себя, забился в угол, засверкал своими большими, круглыми, серыми глазами, рукой сбил волосы на лоб, задергал бороду и зашлепал губами. В этот момент он походил на безумного, и страшно даже было на него смотреть.
– Вот и видно, что настоящий мужик, - дразнил его собеседник.
– Смотри, с ногами на диван забрался.
– Да, мужик! Никчемный мужик, а бываю у царей…
– Что ты врешь, зря болтаешь! Голову мне отруби, а уж этому-то я никогда не поверю. Кто тебя туда пустит?
– А вот пускают, да еще кланяются. А как, брат, попал туда, вот как: сначала познакомился с монахами, потом с попами, архимандритами, епископами, вельможами, князьями, королями и с царями. Понял? Так знай и помни Григория!..
– Фу, ты, враль какой! Нас не проведешь. Прощайте, батюшка!
– сказали они мне и слезли в Аткарске.
Мы с Григорием поехали дальше.
Распутин, уставши от волнения, убито говорил: «Вот поди же ты поговори с ними!
Слушая эту бессвязную болтовню Григория, я думал: «Вот черт-то, всех связал, и меня, дьявол, своею дружбою связал. Как я с тобой развяжусь?»
Хотя я многого не понимал в его речи, не понимал хорошо, что значит: «отбил, сводил» и т. д., но объяснений не спрашивал, стараясь показать вид, что я уже не интересуюсь тем, что он делает при дворе. Делал это я и потому, что Григорий был уж слишком противен мне.
– Ртищево!
– сказал проводник, заглянув в наше купе. Я стал собираться. Григорий начал танцевать около меня, приговаривая: - Ну, что же, смотри, дружок, стой за меня; враги злы, мстительны, приутихли, а потом опять пойдут на меня, так ты того, им зубы пообломай…
– Хорошо, хорошо, - процедил я сквозь зубы, а сам думал: «Рога тебе, дьяволу, пообломаю, а не им зубы…»
В Ртищеве я расстался с Распутиным: он поехал в Москву, а я в Царицын.
В ноябре месяце этого года я послал царю Николаю телеграммы по случаю смерти графа Л. Н. Толстого. Григорий откликнулся. Он прислал мне такую телеграмму: «Немного строги телеграммы. Заблудился (Толстой) в идее - виноваты епископы мало ласкали и тебя тоже бранят, твои же братья. Разберись».
В декабре месяце 1910 года Гермоген был в Петербурге. Виделся там в Лавре с епископом Феофаном, уже переведенным в Крым. Феофан познакомил Гермогона с истинным обликом Распутина. Гермоген в беседе с каким-то сотрудником «Нового Времени» выразился про Распутина: «О, да он, оказывается, настоящий бес».
Это было очень принято во внимание во дворце, конечно, не в пользу Гермогена.
15 января 1911 года я, по приказанию Гермогена, приехал в Петербург по делу об отыскании Казанской иконы Божией Матери.
Привез от Гермогена для императрицы святую воду, просфору, гомеопатические лекарства и письмо. Остановился у Сазоновых. Сюда пришла Лохтина. Я попросил ее вызвать из Царского Вырубову. Вырубова скоро приехала. Я передал все, что прислал Гермоген царице, и объяснил, зачем я приехал. Она осталась очень недовольна, что Гермоген, назвавший Григория бесом, обращается к царице. Все-таки обещала передать «маме» все и мое желание видеть ее.
На другой день ко мне опять пожаловала Вырубова. Она стала говорить: «Царица больна; принять вас не может; к лекарству епископа царица даже и не дотронулась. А насчет иконы вот мы спрашивали телеграммою отца Григория, и он ответил из села Покровского».
Она подала мне телеграмму; я прочел: «Это - обман; иконы нет. Григорий».
Вырубова добавила: «При каждом докладе Столыпин настаивает, чтобы вас из Царицына убрать. Папа пока не соглашается, отец Григорий не велит вас брать. Ну, благословите и прощайте».
– Через два дня я узнал, что меня синод перевел настоятелем в Новосильский монастырь.