Святой Фома, апостол современности
Шрифт:
Глава II
3. Какова самая поразительная особенность того, что есть у св. Фомы Аквинского самого высокого, самого божественного, самого действенного, какова самая поразительная особенность святости святого Фомы? «Для его святости характерно то, что св. Павел называет sermo sapientiae [V] а также единство двух видов мудрости — врожденной и приобретенной…» [1] Скажем, что святость святого Фомы есть святость разума, и я хотел бы суметь показать существо реальности, содержащейся в этих словах.
[V]
Слово мудрости (лат.).
[1]
Pie XI. Encicl. «Studiorum ducem».
Философия св. Фомы, не только лучше, чем какая-либо другая, отстаивает права и достоинство разума, утверждая его примат, врожденное превосходство перед волей, собирая под своим светом все иерархически упорядоченное разнообразие бытия, соотождествляясь, там, где она находится в чистом действии, с бесконечно святой природой живого Бога, наконец, в сфере практики постоянно напоминая нам о жизни человеческой, о том, что она, и прежде всего христианская жизнь, «лежит в основе разума», но кроме того, идя далее, сама святость
[VI]
Ангельский доктор (Doctor angelicus) — звание, посмертно присвоенное Фоме Аквинскому Католической церковью.
Его основной труд, который хорошо известен, по одобрению и ободрению, да что я говорю, по настоянию со стороны Папства определен на видное место в мире христианского сознания, обогащая его, совершенствуя и очищая от всего ненужного и вводя в него Аристотеля и всю естественную мудрость тех философов, которых Тертуллиан называл поденщиками славы. За это св. Фоме пришлось вести весьма суровую битву. Ибо если есть между Аристотелем и Евангелием, между человеческой мудростью, возросшей на почве Древней Греции, и откровением, снизошедшим с небес Иудеи, предустановленное согласие, которое само по себе является замечательным знаком, то, чтобы осуществить это согласие, чтобы претворить его в дело, торжествуя над препятствиями, воздвигаемыми несовершенной природой человека, нужна была не только зрелость цивилизации в эпоху св. Людовика [VII] , нужна была также вся сила великого Немого Сицилийского Быка [VIII] . Как это хорошо понимал Паскаль, мы впадаем в ошибку прежде всего именно из-за ограниченности нашего интеллекта, потому что мы не умеем охватывать одновременно истины, которые кажутся противоположными, а на самом деле дополняют друг друга. «Исключение» одной из них является «ересью» и вообще — ошибкой. Так называемые августинианцы XIII в., привязанные к писаниям их учителя, смешивавшие формальные объекты веры и разума, метафизической мудрости и мудрости святых, короче говоря, склонные к тому, что сегодня назвали бы антиинтеллектуализмом, что же они делали, в конце концов, если не отказывали в правах истине естественного порядка? Позже мы увидим, как эта тенденция привела к явной ереси Лютера с его нечеловеческой ненавистью к разуму. Аверроисты, фанатично преданные Аристотелю, искаженному арабами, не признававшие подлинного света и верховной власти веры и богословия, короче, склонные к рационализму, отказывали в правах сверхъестественной истине. И мы знаем слишком хорошо, куда эта тенденция должна была привести. Св. Фома сокрушал и тех, и других, и еще будет сокрушать, так как битва продолжается. И одновременно он закреплял с помощью определенных принципов рациональную основу того разделения и того согласия между сферами естественного и сверхъестественного, которые католической вере дороже зеницы ока и важнее для жизни мира, чем движение небесных светил и смена времен года.
[VII]
Святой Людовик — король Франции (1226 1270) Людовик IX Святой.
[VIII]
Немой Бык, Сицилийский Бык — прозвища св. Фомы Аквинского, полученные им в годы обучения в Парижском университете за высокий рост, неповоротливость, полноту и редкое участие в дискуссиях.
Но эта битва на два фронта, против аверроистов и против устаревшей и отсталой схоластики, этот гигантский труд по внедрению Аристотеля в католическое сознание суть всего лишь проявления и знаки невидимой внутренней борьбы, еще более масштабной и поразительной: собственное творчество св. Фомы, труд, к которому он был приставлен самим Господом, состоял в том, чтобы верно направить самые гордые и неуступчивые силы, — силы духа, человеческий разум (я говорю о разуме во всем его богатстве и величии, со всей его спекулятивной мощью, логикой, наукой, искусством, во всем многообразии его жестоких качеств, укорененных в самом бытии), чтобы ввести человеческий разум, сохраняя его трезвость и не умаляя его нрав, в свет Христов, поставить его на службу Сыну Божьему, родившемуся среди волов и ослов. На протяжении веков все маги будут позади него.
Эти соображения позволяют нам, как мне кажется, увидеть нечто таинственное в самом призвании св. Фомы, весьма удивительном призвании, как было не раз отмечено. Ибо св. Фома, чтобы ответить на зов Бога, должен был оставить не светскую жизнь, а уже монастырь, не мир, а Монте — Кассино [IX] . Это не то, что Церковь называет посрамлением светского платья, ignominia saecularis habitus, он оставил священные одежды бенедиктинцев [X] , чтобы переодеться в белые одежды ордена св. Доминика [XI] . Он не покидал погибельный мир ради самосовершенствования, а переходил с одного уровня самосовершенствования на другой, более трудный. Он должен был оставить дом св. Блаженного Бенедикта, у которого он, маленький облат [XII] в черной рясе, пожертвовавший свое имущество монастырю и живший в нем, прошел двенадцать степеней смирения [2] и у которого он, ослепший Доктор, завершивший свой труд, попросит приюта перед смертью. И зная, что такова воля Господня, он настаивает на своем уходе со всем упорством своей несгибаемой воли.
[IX]
Монастырь Монте-Кассино — главный монастырь ордена бенедиктинцев. Расположен на середине пути из Рима в Неаполь на месте святилища Аполлона. Основан в 529 г, св. Бенедиктом. Объявлен национальным памятником.
[X]
Орден бенедиктинцев был основан в начале VI в. св. Бенедиктом Иурсийским. В соответствии с Уставом ордена было предусмотрено постоянное пребывание его члена в монастыре, повиновение выборному аббату и общность имущества. Среди занятий видное место отводилось литературным трудам.
[XI]
Доминиканцы — члены нищенствующего монашеского ордена, основанного в, 1215 г. св. Домиником де Гусманом (Испания). Главной целью ордена считалась борьба против распространения еретических учений. Поэтому члены ордена готовились к полемическим дискуссиям, для чего требовалась большая теологическая подготовка. В результате члены ордена буквально заполонили все богословские кафедры в университетах, а затем подчинили своему влиянию и всю систему образования в Западной Европе. В 1233 г. инквизиция была фактически передана доминиканцам. Широко развернулась и миссионерская деятельность ордена,
[XII]
Облат- человек, живущий в монастыре и предоставивший ему свое имущество (франц.).
[2]
Согласно справедливому замечанию П. Петито, можно сказать, что св. Фома Аквинский, который велел читать ему ежедневно доклады Кассиана, всегда глубоко вникал в суть бенедиктинской духовности, столь мало рефлективной, столь мало занимавшейся «психологией».
Братья, мать, тюрьма, хитрость, насилие — ничто не властно над ним. Зачем такое упорство? Он должен был жить делами своего Отца. Что такое Бог? Он должен научить нас шаг за шагом постигать дела божественные. И это то, о чем не могла слышать графиня Теодора [XIII] .
На небесах св. Доминик просил за него св. Бенедикта, потому что Слово Божие просило св. Доминика заботиться о христианском сознании. Св. Фома должен служить разуму, но так, как священник служит твари Божией. Он должен его учить, крестить, питать от Тела Господня, он должен праздновать брак Разума и Агнца. На белом камне, куске пемзы, который ему дали, чтобы утирать губы, он написал: истина.
[XIII]
Графиня Теодора Ландольф — мать Фомы Аквинского.
Св. Фома — это, собственно говоря и прежде всего, апостол разума, и это первый довод в пользу того, чтобы рассматривать его как апостола нашего времени.
4. Второй довод — это то, что можно было бы назвать абсолютным господством истины в его душе и в его трудах, из чего вытекают три следствия: безупречная чистота его интеллекта, совершенная логическая строгость в сочетании с гармонией его учения и совершенным повиновением реальной действительности. Конечно же, каждый философ и каждый богослов жаждет истины. Но каждый ли жаждет ее с такой исключительной горячностью? Разумеется, существуют и индивидуальные претензии, и всяческие пороки, самолюбие, любопытство, тщетное желание новизны и оригинальности ради них самих, которые столь часто вредят исследованию. Но и кроме того, разве не бывает так, что желая истины, философ направляется также в другую сторону? В действительности бывает довольно редко, когда Единственная Истина поднимает его к вершинам разума. Гигантские звезды, другие трансценденталии смешивают свое притяжение с ее притяжением и отвлекают мысль, отклоняют ее. И возникает серьезный беспорядок, ибо наука как таковая может управляться только тем, что истинно. Нет ли в глубине платонизма, в его отношении к метафизике, или в глубине учения Дунса Скота, в его отношении к богословию, некой тайной зависимости Красоты или Добра от Истины, Любви от Знания? У других здесь в игру вступают более земные мотивы: соображения удобства, легкости, приспособления к эпохе или к потребностям преподавания, а в более общем виде — к слабостям человеческой природы; сюда еще можно добавить плохо сдерживаемое беспокойство о практических последствиях, например, заботу о соблюдении компромисса между противоположными мнениями, принимаемую за мудрость, а на самом деле состоящую в поисках medium virtutis, золотой середины, между ошибкой и истиной, как между двумя противоположными пороками. Так истины приуменьшаются сынами человеческими.
Св. Фома сохраняет за истиной все ее величие, как подобает Сыну Божию. Философ и богослов, он признает только Истину, и разве не должны Философия и Богословие, взятые как таковые, помнить только о Христе распятом? Для него вся упорядоченность только в бытии, он совершенно корректен и чист по отношению к своему объекту. Ничего иного, кроме доступных разуму необходимостей и требований высшего порядка, не участвует в определении его решений, даже если бы они были здесь для нас наиболее трудными, даже если бы они должны были заставлять людей говорить: durus est hic sermo [XIV] Таким образом, его учение, если оно в сфере аналитики, in via invencionis [XV] целиком основывается на идее бытия, которая первой дана разуму, то в сфере обобщения, in via judicii [XVI] оно полностью соотносится с идеей Бога, наипервейшей Истины, высшего объекта всякого духа [3] . Св. Фома оставил свой след в мире и осветил все вещи, обретшие жизнь в разуме, блаженным светом. Это богословие миротворцев является в свете веры мощным движением мысли между двумя интуициями — интуицией бытия и первых принципов разума, из которых она исходит, как ей положено здесь, на земле, и интуицией явленного Бога, к которой она идет и которая будет ей дана позднее. Направляя дискурс к неизреченной высшей цели, богословие всегда остается рациональным, но в то же время оно учит разум не искать свою меру в самом себе и перед лицом тайн земных, таких как материя и сила, так же как и перед лицом тайн небесных, таких как влияние божественного предопределения на сотворенную свободу, требует от нас отдавать должное правам бытия на наш разум, так же как и божественному величию. Вот почему богословие так ясно и так универсально, так открыто и свободно, столь смело в своих утверждениях и так смиренно благоразумно, столь систематично и непристрастно, оно и несговорчиво, и внимательно ко всем проявлениям действительности, богато достоверными фактами, и весьма внимательно ко всему вероятному и неожиданному и в то же время непреклонно непримиримо и наиболее далеко от всего человеческого знания. Его предмет трансцендентен, и оно стремится раствориться в нем.
[XIV]
Тяжело слышать такие речи (лаг.).
[XV]
На пути открытий (лат.).
[XVI]
На пути рассуждений (лат.).
[3]
Ср.: Garrigou-Lagrange R. La premiere donnee de 1'intelligence // Melanges thomistes, 1923.
Итак, я говорю, что св. Фома, даже идя таким путем, особым образом отвечает на потребности нашего времени. Сегодня дух подвергается столь серьезным опасностям, что никакие полумеры здесь не помогут. Для умов, перевернутых до самых глубин современными спорами и предъявляющих столь высокие требования к объектам их критики, многие компромиссы, имевшие успех в прежние времена, ныне утратили свою эффективность.
Если говорить только о философии, это особенно ощутимо, когда речь идет об основных вопросах, таких как различие между сущностью и существованием либо об аналогии бытия, о природе мыслительного процесса, о значении интуиции, направленной вовне, либо об отношении между разумом и волей.
Работа разрушительных сил сегодня столь стремительно идет вперед, что для победы над ними требуется учение, непримиримо строгое и в то же время настолько широкое, чтобы оно было в состоянии ответить на различные требования, которые из-за отсутствия путеводного света истощают современное мышление. Здесь оказывается, что нашим требованиям наиболее точно удовлетворяет не что иное, как абсолютизм истины, который и уместен, и «практичен»; это доктринальный радикализм, но радикализм, свободный от всякой узости, от всякой прямолинейности, от всякой партийности, от всякого фанатизма, а потому пребывающий в единстве с подлинным Абсолютом, с трансцендентностью Первоистины, из которой проистекают все вещи в бытии. Существует тысяча доктрин, могущих ухудшить состояние мышления, и только одно учение способно его оздоровить.