Святой Илья из Мурома
Шрифт:
Однако произошло с ним и то, что самому Илье было незаметно. Постоянно пребывая в состоянии молитвенном, он не замечал времени и не тосковал.
Стоя на коленях перед самодельным аналоем и глядя на изображение креста, сделанное им на восточной стене погреба, он беседовал со святыми, и однажды, как ему показалось, сама Богородица пришла и отёрла его лицо от слёз, потому что о детях своих и о домашних своих он не мог молиться без слёз.
Являлся ему и святой Георгий, победивший змея словом Божиим. И другие воины
Поэтому, когда застучали торопливые заступы, открывая ему выход в мир Божий, он не удивился, а поцеловав стены в своём узилище, прочитал отходную молитву всем погребённым и без страха вышел на волю, зная, что не на муку, но на службу новую призывают его.
Князь показался ему вздорным мальчишкой, но что-то подсказывало: этот князь тоже избран к служению, но не знает ещё пути своего. Потому и с ним, и с дядькой его он разговаривал спокойно. И обид за своё заточение на них, совершенно искренне, не держал. Единственное, что волновало его: куда делись его оруженосцы и гридень, ведший их, где кони и Бурушка косматенький?
Потому, прямо от князя вышед, испросил он в конюшне княжеской лошадь и поехал искать своих. Гридни княжеские — то ли приказ имели всё ему дозволять и во всём споспешествовать, то ли Илья был таков, что возражать ему никто не смел, — всё выполнили.
Он приходил и просил, что ему нужно, и ему тут же это давали.
Ещё полгода назад он бы и сам удивился сему. Но после заточения удивляться перестал, потому что как бы жил в двух измерениях: земном — человеческом и особом — молитвенном. Ещё там, в погребе, стало казаться ему, что он постоянно слышит церковную службу. Она непрерывно шла в его сознании.
Поседлав неказистого, но крепенького коника, который безропотно принял на спину сильно похудевшего и полегчавшего Илью, богатырь поехал Киевом, который и рассмотреть-то в первый день своего пребывания не успел. Усмехнувшись, что вот, мол, в Киеве больше чем полгода, а Киева не видал — хоть загадку такую детишкам загадывай, — поехал он по узким улицам к Днепру, к перевозу, где стояли крик и гомон, где толпились всякого звания и разных племён люди, где можно было всё узнать и обо всём расспросить встречных.
Не ведал Илья, правда, что следовали за ним соглядатаи княжеские и о каждом его шаге доносили Добры не. Вот и сейчас не успел он подъехать к перевозу, а в Вышгород, Добрыне, донесли: Илья своих отроков разыскивает.
— А где они? — спросил князь. — И что он про них знает?
— Да пытались их рассовать по разным заставам, но они кучкой держатся, — доложил старший гридень. —
— А что же они из города не шли? — удивился князь. — Ведь на Илью тут опала была — могла их коснуться. Что ж они не боялись?
— Не знаю, — ответил гридень. — Их и гнали, и в дружину не брали. Они, всё потратив, меж дворов волочась и милостынею питаясь, не уходили. Ждали своего набольшего.
— Так ведь он умереть должон давно!
— Всё едино! Говорили: «Пока тела Ильи не получим, восвояси не пойдём».
— Это не варяжское упорство, — сказал Владимир Добрыне. — Это что-то новое.
— Они славяне-вятичи, — подтвердил гридень.
— Ну и что вы с ними сотворили? — спросил Добрыня.
— А что ж по нынешнему времени можно сотворить? — прикидываясь простодушным, ответил гридень. — Дружина нынче мала. Варяги за море в Царьград подались — нужно же кому-то Киев-град от набегов боронить. А они при конях, вои изрядные и храбры. Взяли их в заставы. Пущай дозорами ходят по степи. И от Киева не близко, и толк от них.
— Не побоялись, что к печенегам уйдут?
— Куда они уйдут, когда их набольший здесь?
— В чём замечены?
— Да ни в чём, — докладывал бестрепетно гридень. — Сказывают, только к монахам печорским ездили. Да ведь кто к ним только не ездит?
— С варягами, греками, хазарами дружество не водят?
— Нет.
— Ступай.
— Вот тебе ещё загадка, — сказал Добрыне Владимир. — Видать, не один Илья таков — пенёк упрямый, и вои его таковы же есть!
— Да таких-то нонче полный Киев! — не удивился Добрыня. — Тут со всего свету люди беглые. Разных языков и состояний. Киев всем приют даёт.
— Да чьи же это люди?
— А ничьи, — сказал Добрыня. — Разных родов. Кто из полона, кто так пришёл. Они и есть народ киевский. — Он помолчал и добавил, глядя на прохаживающегося по горнице князя: — Сумеешь — твои будут. А люди они верные, судьбой намучены, бедой научены. Им жизнь недорога!
— А что же им дорого?
— Воля.
— Воля — удел высокородных.
— Они, как мне мои дружинники толковали, в ином волю видят. Они в воле Божией ходят, и потому несть для них ни князя, ни раба, но все — сыны Божии...
— Христиане?
— Так.
Князь долго молчал, прохаживаясь перед Добрыней и зябко потирая красивые, все в перстнях, руки.
— Вот смотри, — сказал он Добрыне, что горой сидел на лавке в проёме больших теремных окон, остеклённых разноцветным византийским стеклом. — Вот смотри. Ярополк руку Царьграда и христиан держал — его варяги убили и мне престол отцовский вернуть помогли. Но как я варяжской руки держаться начинаю — всё в разор идёт!
— Ярополк был слаб, — сказал Добрыня.