Святой Илья из Мурома

Алмазов Борис Александрович

Вот ахнула толпа, раздалась в стороны, по склону надднепровской кручи катился деревянный истукан с позолоченной головой и серебряными усами. Рядом с ним бежали гридни и толкали его всё ниже и ниже, когда он зацеплялся за камни и ямки. Несколько человек, закрыв лица руками, поглядывали на эту картину, но участия ни в чём не принимали. Вечером князь спросил воевод, бывших на разорении капища:

— Возмущения были?

— Да не... так, старухи поголосили маленько...

— Я приказал его, Перуна то есть, до порогов по берегам конно сопровождать, чтобы обратно,

где бы ни прибился, дураки его на гору не возвернули. А как за пороги проплывёт, аут уж и не вернётся.

— Он, чай, не сам ходит, люди приволокут... — сказал князь.

— Да нет, — успокоил воевода. — Некому возвращать-то. Старики одни ахали да охали, а молодёжи-то наплевать.

— Русы все креститься желают, а славяне уж давно наполовину крещены, почитай, в каждой семье христиане.

Оставшись один, князь долго сидел без света, в полумраке гаснущего вечера. Всё происходило по его плану. Казалось, опасаться нечего, и всё же ему было страшно. А вдруг, когда начнётся крещение, возьмётся чернь за ножи и потечёт кровь... Шатнётся престол княжеский, и всё, что задумано, рухнет.

Может быть, в первый раз князь подумал не о том, что с ним станется, а о том, что с державой, столь большими заботами собираемой, будет. Неумело поискав восток, он обернулся к нему лицом и, вперяясь в пустой тёмный угол, ещё боясь, что кто-нибудь увидит, стал на колени. Медленно вспоминая, от какого плеча к какому нести пальцы, перекрестился и прошептал:

— Господи, Владыко живота моего! Не ради себя, но ради народа нового взываю: помилуй нас и управи ко благу державу Твою...

* * *

— Яко же под державою Твоею всегда хранимы, — ревели басами дьяконы.

— И ныне и присно и во веки веков... — заливались ангельскими голосами приехавшие из Болгарии певцы митрополичьего хора.

— Аминь! — провозглашали священники, кадя и двигаясь в плывущей по улицам Киева толпе к Днепру.

Там был сооружён помост, на котором стоял князь с большим деревянным крестом в руках. Двумя цепочками вниз к Днепру стояло воинское оцепление, и огромная толпа медленно и осторожно спускалась к воде. У воды было ещё несколько приготовленных вымостков, на них стояли священники и клир.

Часть священников и монахи стояли прямо в воде, куда спускался принимавший крещение народ киевский. В белых крестильных рубахах, которые всем предписано было иметь, а неимущим выдавались от княжьей казны, люди заходили в воду, и священники крестили их, подобно тому как крестил Иоанн Предтеча Спасителя, — погружением.

Окунувшиеся поднимались на помост и здесь принимали миропомазание и надевали кресты. У большинства крестящихся были восприемники, которые подавали, полотенца и кресты и обнимали новообращённых и целовали их. Илья, стоя в толпе восприемников, крестил сразу несколько торков и двух печенегов, желавших креститься. Читая про себя молитву, он обещал Господу быть отцом и нести всю тяжесть отцовства по отношению к тем, кто избрал его.

— Господи!

Думал ли я всего несколько лет назад, сидя неподвижно в Карачарове, что доживу до дня сего, когда, кажется, небеса с землёй соединились, — сказал он Добрыне, что тоже крестил своих русов.

Когда священники и хор запели благодарственную молитву, вдруг кто-то крикнул:

— Смотрите!

Все обернулись в ту сторону, куда указывал крикнувший. По краю холма шли цепочкой, держась друг за друга, монахи печорские. Согбенные и древние, как сама земля, ослепшие от пещерной тьмы молитвенники за новый удел Христов, чьими молитвами и созидался ныне сей край православным.

Монахи прошли вершиной холма, благословили крестившихся и скрылись, опять уйдя под землю в бесконечные переходы пещер своих... Но явление их, вышедших словно бы из самых глубей земных, потрясло киевлян...

Что-то совсем новое происходило на этой земле, помнившей и Кия — воеводу славян древних, и Дира — князя их, и Аскольда — варяга, конунга, сокрушившего Царьград, и убившего его старого Олега; помнившей Игоря, Ольгу — первомолитвенницу за русов и народ православный...

— Здравствуй, Илья-богатырь! — услышал Илья звонкий голос. Он оглянулся. Мальфрида — Малуша, мать князя киевского, с двумя подростками-внуками поднималась, тяжело ступая, от воды по берегу на кручу Киевскую. — Давно я тебя не видела!

Илья молча пал перед нею на колени.

— Да полно тебе! — сказала старуха, смеясь. — Вон ты каков вблизи-то! Здоров! Здоров! А то я всё на тебя из терема гляжу. Ноги-то уж плохо ходят. Спасибо, Ярослав помогает.

— Век за вас Бога благодарю, благодетели мои, — сказал Илья.

— Да полно! — сказал Малуша. — Ты князю служи. Служи! На нём — благодать богов... То есть Божия! — опять засмеялась Малуша.

Илья глянул на княжичей. Оба подростка смотрели на помост, где с князем, держащим крест, стояла в роскошном византийском уборе княгиня венчанная — Анна.

Двое худощавых подростков волчьими глазами глядели на неё.

— Ярослав, — позвал Илья, не догадываясь, кто из двоих кормил его, когда пребывал он в заточении.

Один из подростков посмотрел на него.

— Помнишь ли меня? Ты ведь мой спаситель.

— Помню, — сказал ломким мальчишеским голосом синеглазый и тощий мальчик. — Это ты меня позабыл. Не приходил ко мне...

— Да что ты, благодетель мой! Денно и нощно Бога за тебя молю. А что приходить? Приходил, да ты, вишь, в Полоцке был, а я — по заставам. Сколько лет не видались!

— Да вот нас крестить привезли! — сказал Ярослав. — А мать болеет — не поехала.

— Как же теперь тебя величать? — спросил Илья. — Кто ты в крещении?

— Да вроде Георгием, — сказал княжич недобро. — Но Ярослав я! — выкрикнул мальчишка. — Ярослав — это моё имя.

И воевода Илья Муромец увидел в синих глазах, В бледности лица мальчишки — Рогнеду. И кровь варяжскую — холодную, непримиримую...

«Вот она, крамола грядущая, — подумалось ему. — Не простит княжич Владимира, не простит никогда».