Святой конунг

Хенриксен Вера

— Тебе следовало бы послушать священника Йона, который говорит, что каждый день приносит свои неприятности, — сказала Сигрид, — и к тому же я не понимаю, как ты мог поверить, что король был святым, после всего того, что ты знал о нем.

— Не важно, что он делал раньше! — сказал Кальв, внезапно вскакивая с места. — Я сам видел, что он умер смертью святого!

Сигрид не ответила. Кальв закрыл руками лицо.

— Я убил святого, — тихо сказал он.

— Короля убил не ты.

— Я вел к победе бондов.

— Ты сам знаешь, что выбора

у тебя не было. Ты сделал все, чтобы заключить мир с Олавом.

— Если бы я не подзадоривал перед битвой войско бондов, никакого сражения не состоялось бы.

— У тебя были все основания для гнева. И после того, что произошло, никому бы в голову не пришло ожидать от тебя, что ты сдашься на милость королю.

Он ничего больше не сказал. Некоторое время она стояла и смотрела на него, потом ушла. Они не в первый раз уже говорили об этом, и она давно уже поняла, насколько бесполезно перечить ему.

Тоска стала овладевать им по мере того, как усиливались слухи о святости конунга Олава. И Кальв, всегда бывший твердым в своей христианской вере, начал размышлять. Но он размышлял не так, как это делал Эльвир, он не пытался разобраться в трудностях; он просто увязал в них все больше и больше.

Сигрид не раз пыталась помочь ему, настраивая его на то, что она называла здравомыслием. Она чувствовала, что должна вырвать его из когтей тоски; она понимала, что отчасти виновата в том, что произошло в Стиклестаде. Она считала, что Кальв тоже понимает это. Но он никогда об этом не говорил; даже когда бывал пьян, он ни единым словом не обмолвился о том, что имеет что-то против нее.

Сигрид понимала, что ей следует быть благодарной за его великодушие, но что-то в ней противилось этому. Почему он напрямик не высказывает свое мнение и тем самым мучает ее? Ей казалось, что она в долгу у него, и временами ей казалось, что для нее было бы облегчением, если бы он был жесток с ней.

Теперь ей странно было вспоминать прошедшее лето, когда она была так уверена в том, что отношения между ними станут лучше. Она больше уже не хотела, чтобы Кальв был таким, как Эльвир, достаточно было того, что он был самим собой. И ей хотелось быть приветливой с ним.

Но все ее благие намерения оказались напрасными. После того, как Кальвом овладела тоска, ее приветливость потеряла всякий смысл: он просто не замечал ее. Ее попытки утешить его и помочь были подобны зерну, брошенному в море.

Он не обращал внимания на то, что она говорит и что делает; в конце концов ею овладели горечь и разочарование. И его дразнящее великодушие было солью на рану. И только мысль о священнике Энунде и причастии удерживали ее от того, чтобы горечь и неприязнь овладели ею целиком.

Начало лета было дождливым, и погода не обещала никаких

перемен. Но все надеялись, что погода вот-вот переменится и убеждали друг друга, что иначе и быть не может.

Кальв отправился в Каупанг; ему нужно было поговорить с королем Свейном. Сигрид осталась хозяйничать в Эгга, и ей во многом помогал Харальд, один из сыновей Гутторма Харальдссона. После смерти отца к нему перешло управление хозяйством, хотя у него и не было той власти, которой обладал Гутторм.

Сигрид проводила много времени с Трондом и Суннивой; она занималась ими куда больше, чем остальными своими детьми. Когда Грьетгард и Турир стали взрослыми, она частенько просто не узнавала их, и на этот раз решила, что такого больше не будет. Она находила время, чтобы разговаривать и играть с детьми; она не прогоняла их от себя, когда была занята. Тронду Эльвирссону было теперь десять лет, и он стал светловолосым, смышленым мальчиком, вникавшим во все, что окружало его. Он быстро приходил в ярость и сжимал кулаки, но так же быстро успокаивался, и у него было много друзей. Старики, знавшие Эльвира еще ребенком, говорили, что Тронд похож на него. Но Сигрид казалось, что сходство между ними не такое разительное, как между Эльвиром и Грьетгардом.

И уж меньше всего она хотела, чтобы на отца была похожа Суннива. Глядя на эту девочку с черными глазами, она не могла понять, почему у людей не возникает подозрений.

Суннива уже научилась ходить и постоянно цеплялась за юбки Сигрид. Говорить она еще как следует не умела; и то, что никто не понимал, что она болтает, нисколько ее не смущало; тех же, кто изъявлял желание слушать ее, она награждала сияющей улыбкой.

Больше всех с ней возилась Хелена дочь Торберга — та, что была любовницей Грьетгарда. И когда Сигрид увидела, как та носится с ее дочерью, она позволила ей взять на себя часть забот о ребенке.

Это улучшило отношения между двумя женщинами, и их дружба укреплялась еще и оттого, что Сигрид не принуждала Хелену выйти замуж. И даже когда один из сыновей Квама, двор которого был по соседству, посватался к ней, Кальв и Сигрид сказали, что она сама примет решение. Но оба они посоветовали ей согласиться, лучшего мужа для Хелены трудно было найти, и Сигрид была разочарована, когда та ответила отказом.

На праздник святого Петра Кальв вернулся из Каупанга и привез много новостей.

Датский епископ Сигурд покинул страну. В округе было так много разговоров о святости конунга Олава, что необходимо было принять какое-то решение, но епископ Сигурд не хотел брать это на себя. И Эйнар Тамбарскьелве послал за епископом Гримкеллем в Оппланд, где тот жил после бегства короля Олава из страны.

Королеву Альфиву это не особенно обрадовало, но ей пришлось с этим смириться; она опасалась бунта.

— Так что решили признать Олава святым, — заключил Кальв.

— Епископу Гримкеллю лучше знать, — возразила Сигрид.