Святой остров
Шрифт:
– Он звонил? Какой номер? Где эта больница? – Гор бросился к телефону. – Какой номер?
– Как я говорил, звонил сам мистер Парсонс, а не я, – донеслось до него бормотание долговязого Петерсона. – Если бы я звонил сам, то, безусловно, помнил бы номер…
– Вы что, не знаете номера больницы, где работаете?
– Я не работаю в больнице, – Петерсон почему-то обиделся. – Странно, что вы решили так! Я просто ассистент доктора Роджера Парсонса. Когда-нибудь я обязательно возьмусь за самостоятельную практику, но сейчас…
– К дьяволу! – рявкнул Гор, с трудом
– В городе, – Улаф Петерсон ответил на удивление внятно и быстро – вероятно что-то в глазах Гора заставило его сделать это. – Праед стрит, 65. Большое, семиэтажное здание… Куда вы? У меня есть машина, мы можем поехать…
– Тогда скорее, – Гор ухватил Петерсона за руку и потащил по лестнице.
– Но книга, – слабо протестовал доктор. – Книга…
– Я вышлю ее вам! По почте! Нет, пришлю с посыльным. На мотоцикле! Живее!..
Роджер Парсонс был человеком с широкими взглядами, как на жизнь в общем, так и на образование в частности. Среди врачей он слыл личностью немного странной и неожиданной. Некоторые же из его выходок послужили даже поводом для ряда анекдотов, на которые, впрочем, сам Роджер никогда не обижался, вероятно, в силу все той же широты взглядов.
«Человеческая история убедительно доказывает, что даже из идиота можно сделать врача, который будет лечить других идиотов», – именно за эти слова доктора Парсонса лишили места в одном из британских медицинских университетов. Среди студентов, которых приветствовал таким образом Роджер, оказались люди с невеликим чувством юмора, но зато с непомерно раздутым чувством собственной значимости и большими связями.
Когда в начале больничного коридора появилась стремительная фигура младшего Енски и нелепо прыгающая позади него фигура доктора Петерсона, Роджер Парсонс как раз работал над своим персональным учебником латыни, языка к которому он сам питал самые нежные чувства.
– Где мой отец?!
В который раз за день Гор повторял эту фразу, уже не надеясь добиться от врачей правды.
– Ваш отец, дорогой мой мистер Енски, – Парсонс поднялся со стула, – находится в этой палате.
Гор было кинулся к дверям, но доктор крепко ухватил его за руку.
– Подождите, мой юный друг. Есть одно обстоятельство, которое препятствует вам видеть своего любимого pater familias.
– И что же это за обстоятельство? – раздраженно бросил Гор.
Его выводила из себя намеренно усложненная манера разговора, к которой был склонен почтенный медик. К тому же Енски младшему уже поперек горла стояли рассудительные и непробиваемо спокойные люди – особенно из числа докторской братии.
– У вашего горячо уважаемого мною отца сейчас такой момент… Во время которого я бы не отважился его дополнительно perturbare. Вы можете присесть вместе со мной и подождать… К тому же я бы показал вам, как удивительно остроумно можно обыграть на латыни слова «цинга» и «цикады». Представьте себе, мой друг, эти совершенно разные по своему написанию и смыслу слова, имеют, между тем, семантическую общность.
Гор застонал.
– Уважаемый доктор, я вас очень прошу! Отвлекитесь от вашей латыни и скажите мне, дьявол его побери, что же случилось с моим отцом? Почему я не могу попасть к нему сейчас? Что за приступ? А то это ваше «нордическое недоразумение» мне ни пса не смогло объяснить! – И Гор мотнул головой в сторону Улафа Петерона, который, привалившись к стене, пребывал в глубокой задумчивости.
Морщинистое лицо доктора Парсонса страдальчески сморщилось, от чего сделалось совсем уж похожим на печеное яблоко.
– Ох, эта, juventus festinus. С вашим pater familias сейчас все в порядке. Единственное обстоятельство, которое препятствует вашему трогательному воссоединению, – это varii modi analyseos, которые в данный момент проводятся в его палате.
– Что проводится? – Гор вскипел.
– Разные способы анализа, – вдруг проснулся доктор Петерсон. – Мистер Парсонс говорил на латыни.
И пока Гор собирался с силами, что бы ответить что-либо достойное, он поспешил добавить:
– А ваш слуга уехал в Йорк. Теперь я точно это вспомнил… А сейчас я должен вас оставить.
И ассистент доктора Парсонса неторопливо удалился.
– Где вы его нашли, Роджер? – поинтересовался Гор. – Он же отмороженный!..
– Как вы точно подметили, дорогой Гор, – согласно закивал Парсонс. – Именно отмороженный! Я нашел его зимой, в Кингстоне, он замерзал на шоссе, пытаясь запустить свой автомобиль. Видите ли, дизельный двигатель, это очень странное изобретение, которое не всегда облегчает нам жизнь. Улаф оказался неплохим доктором. Да. Casus. Как и с вашим отцом.
– Так что с ним?
– Я разве не сказал? – доктор Парсонс поднял брови. – Удивительно, какие странности способна совершать наша память в приближении старости. Мне казалось, что я уже сообщил вам. У вашего отца редкий случай eluvies ventris.
– Доктор, прошу вас! – Гору показалось, что он сходит с ума. – Только не латынь! Эта пакость надоела мне еще в школе!
– Напрасно, напрасно.
– Так что же…
Ответить доктор Парсонс не успел – двери палаты распахнулись, и из-за спины выходящей сестры Гор увидел лицо отца. Алекс Енски представлял собой образец несгибаемого мужества с отпечатком патетического страдания на бледном лице.
Гор кинулся в палату.
– Qua lacrimosus, – прочувственно заключил доктор Парсонс и закрыл двери. – Оставляю вас, оставляю…
– Отец, отец, что с тобой?
Гор было попытался заключить Алекса Енски в объятия, но тот страдальчески застонал и сморщился.
– Больно?
– Ох, мой мальчик… – голос отца был слаб настолько, что Гора охватило отчаяние. – Я так страдаю, так страдаю! Трубы, ой, Иерихонские!..
И он тяжело вздохнул.
…После индийского турне профессор на некоторое время бросил привычную божбу, но теперь явно решил наверстать упущенное.