Святой Шарбель. Новый взгляд
Шрифт:
Маронитская Церковь сохраняет три степени священства: епископы, пресвитеры и диаконы. Их канонические обязанности вполне обычны для Католической Церкви. Особенность Маронитской Церкви – сохранение института женатого духовенства; таинство брака совершается до диаконской хиротонии. К церковнослужителям относятся певцы, или псаломщики, чтецы и иподиаконы. Духовное и монашеское воспитание в Маронитской Церкви поначалу находилось в зависимости от Рима. После упразднения Маронитского колледжа в 1808 году его заменила Маронитская
Отличительная черта Маронитской Церкви, вышедшей из монашеской общины, – место, занимаемое в ней монашескими орденами. Судьба маронитов всегда была неразрывно связана с судьбой их монастырей, которые участвовали в жизни народа с активностью, какой никогда не знали западные монастыри. Обители практически до XVIII века сохраняли традиции восточного монашества, унаследованные от Антиохийской Церкви.
Такова краткая история Маронитской Церкви, явившей христианскому миру святого Шарбеля. А теперь – еще одна жизненная история.
«У меня умирал друг…»
Эту историю поведал в своем письме Василий Никифоров, ветеран Афганистана, житель Новгорода.
«Двадцать лет назад в Афганистане я научился молиться Богу. А теперь познал и благодать святого Шарбеля. Это произошло так.
Я рос в семье офицера, который был воспитан на принципах атеизма и меня растил так, как будто выше нас нет никого, кроме Генерального секретаря; человек – венец творения, а чудес не бывает. С ним, кстати, чуда так и не произошло – он погиб в том же Афганистане, на перевале Соланг, за год до моего призыва в армию.
Конечно же, я сразу попросился в десантуру, – был парнем сильным, на здоровье не жаловался – с тем чтобы меня отправили в Афган, где я мог бы отомстить за отца. Кому отомстить – я особо не задумывался. «Духам», кому же еще! То, что они просто защищали свое право жить так, как хотели, я не понимал.
И вот я в Афганистане. Необстрелянный пацан, которого сразу же
После того как несколько раз я попадал в такие переделки, после которых и более опытные солдаты находили у себя в коротких стрижках седые волосы, я понял, что мое стремление к мести было ошибкой. Я ведь был один в семье, и, стоило мне погибнуть или, как многие мои боевые товарищи, стать инвалидом, мать осталась бы совсем одна. Кстати, она-то как раз воспитывалась бабушкой, у которой были еще сильны, как тогда называли, «религиозные пережитки», и в тайне от отца рассказывала мне кое-что про Христа и святых.
В Афганистане я отслужил год. Не знаю, сколько «душманов» погибло от моих пуль, но, думаю, что друзей-десантников полегло не меньше. Из тех, с которыми я начинал службу, остался только один, старший сержант Костя Дягилев, мой самый близкий в Афгане друг. Он прослужил на полгода больше и уже собирался на «дембель». Остальные или улетели на Родину в цинковых гробах, или стали калеками, лишенными рук, ног, вынужденными до конца жизни прозябать на мизерную пенсию.
Буквально за пару дней до того, как «серебристый самолет» должен был доставить Костю в Тузель, на один из перевалочных пунктов ТуркВО, откуда он улетел бы к себе в Рязань, наш взвод получил задание прочесать какой-то афганский кишлак. Мы знали, что «духов» там нет – у солдат тоже были свои каналы добычи информации, – и поэтому шли «на расслабоне», без особого опасения, что придется вступить в бой. Но кто знает, что нас ждет в самом ближайшем будущем?
Пятеро «душманов» пришли в село на рассвете, и человек, который, не безвозмездно, конечно, оказывал нам услуги, не успел нас предупредить. Стрельба началась внезапно. Потом из-за длинного глинобитного дувала вылетела граната и разорвалась перед идущим впереди всех командиром – лейтенантом Алябьевым. Он и несколько наших парней погибли на месте. Мы же, те, кто остался, стали выполнять ту работу, к которой привыкли,
Конец ознакомительного фрагмента.