Святой
Шрифт:
Она хотела еще что-нибудь сказать ему, хотела просить изменить его решение, хотела сказать, как сильно его ненавидит. Но она просто открыла дверь.
– Элеонор, - позвал Сорен, прежде чем она покинула машину.
Она посмотрела на него и увидела тень тоски в его глазах.
– Что?
– Мне будет больнее, чем тебе.
– Хорошо.
Она оставила его одного в «Роллсе».
Как можно тише она достала запасной ключ из-под коврика и открыла заднюю дверь. Элли закрыла ее за собой и замерла, когда услышала голос в темноте.
–
– спросила мать.
Элеонор медленно повернулась лицом к маме, которая включила свет на кухне. И снова Элеонор ослепили флуоресцентные лампы допроса.
– Прости, мам. Я не думала, что так задержусь.
Ее мать стояла в дверях в своем грязном белом халате и тапочках. Разочарование сжало ее губы в тонкую линию.
– Это не ответ.
Элеонор подбирала слова и решила рассказать правду, по крайней мере, половину правды.
– Папа звонил. Сказал, что ему вынесли приговор. И это мог быть последний шанс его увидеть.
– Ты поехала увидеться с отцом? Ох, Элли.
– Да, мам. Прости. Я скучала по нему. Но это было глупо. Он не хотел меня видеть. Он хотел, чтобы я солгала ради него. Я сбежала и оставила у него пальто.
– В это я могу поверить. Но тебе это не поможет.
Она указала на шею Элеонор, где остался след от укуса Лаклана. Должно быть, у нее засос размером с Делавэр, судя по тому как сильно он кусал и целовал ее.
Черт.
– Мам, ничего не было. Клянусь, я не...
– Мне все равно, - прервала мама и подняла руку.
– Мне теперь все равно. Я сказала тебе в ту ночь, когда тебя арестовали, если ты снова вытворишь что-то подобное, с меня хватит. Я прихожу домой с работы, а тебя нет. Ни записки. Ничего. Я позвонила Джордану, тебя и там нет. В школу. В церковь. Ничего.
– Я заблудилась в городе. Ушло много времени, чтобы добраться домой.
– Я не знаю, зачем ты вернулась домой. Очевидно, ты здесь не можешь находиться. Не можешь, если сбегаешь к отцу, с которым я запретила тебе иметь какие-либо контакты.
– Он сказал, что я могу не увидеть его несколько лет.
– И это так плохо?
– Я думала, да. Теперь понимаю... Я больше не хочу его видеть. Прости. Ничего не произошло...
– Оставь это. Независимо от того, как сильно я забочусь, ты все равно уходишь и делаешь все, что хочешь, с кем хочешь. Значит, я перестану переживать. Я даже не буду тебя наказывать. Вот как сильно я сейчас переживаю.
– Нет, мам, не будь такой. Пожалуйста, не надо...
– Слезы хлынули из ее глаз.
– Не отказывайся и ты от меня.
– И я? Кто еще от тебя отказался?
– Я сделала кое-что глупое, и теперь Отец Стернс не будет контролировать мои общественные работы.
– Тогда он умен. Ты пробежалась по нему и его чувствам так же, как делаешь это с остальными, кто заботится о тебя и помогает.
– Мам...
– Элеонор шагнула вперед, но мама отступила назад.
Мать смотрела ей прямо в глаза.
– Когда ты была маленькой, ты всегда называла меня «мамочка». И
– Пожалуйста...
– Элеонор даже не знала, о чем она просила.
– Иди в постель, - устало ответила мать.
– Или нет. Делай все, что хочешь. Как и всегда.
Мать повернулась к ней спиной и выключила свет, будто Элеонор не стояла посреди кухни.
Она едва держалась на ногах от шока и горя, не зная, что делать. Она потеряла священника, отца и мать за одну ночь. Кто у нее остался? Кто-нибудь? Что-нибудь?
В темноте она нашла дорогу в спальню и, не раздеваясь, легла под одеяло. Она подтянула одеяло к подбородку и закрыла глаза.
– Ты там?
– прошептала она Богу и ждала, надеялась, молилась, чтобы был кто-то, кто от нее не отказывался.
Но Бог не отвечал.
Глава 16
Нора
– Какого года эти слезы?
– спросил Нико, прикасаясь к ее лицу. – 1993 года? Или недавние?
Нора скромно улыбнулась.
– Ты винодел. Как считаешь?
Нико поднес влажные пальцы ко рту и слизал их.
– Каким бы ни был год, с уверенностью могу сказать, что он был тяжелым.
– Тот год был трудным, - согласилась она.
– Как и эта неделя. Я много раз задавалась вопросом, смогла бы я предотвратить это. Много обращений к Богу, чтобы он отменил произошедшее. Даже сейчас я ощущаю то ужасное отчаяние: «Боже, я отдам все, променяю все, чтобы испытывать что-то, кроме этой боли».
Она закрыла глаза и снова глубоко вдохнула. Боже, помоги ей, завтра она сделает все, чтобы не развеивать этот прах.
– Но, - продолжила она, возвращаясь в настоящее, - даже в ту ночь, когда я лежала в своей постели одна, я знала, что соберусь. И, может, понимание этого было признаком надежды.
– Как долго он наказывал тебя за встречу с отцом?
– спросил Нико.
– Долго.
– Нора села, а Нико перекатился на спину. Она все еще была в сорочке, но Нико лежал обнаженным, простыни собрались на его бедрах, а грудь была голой и манящей.
– Когда ты подросток, каждый день без желаемого кажется вечностью. Твое сердце находится под увеличительным стеклом в этом возрасте, все раздувается в размерах.
– Как долго вы не разговаривали друг с другом после той ночи?
Нора окунулась в то ужасное время. Она помнила его чрезвычайно темным, холодным и по-зимнему снежным. Улицы стали серыми от слякоти и опасными из-за льда. Но там, в ее коробке с темными воспоминаниями, лежала одна сияющая звезда.
– До Рождества, - ответила она.
– Несколько недель спустя мы отправились на полуночную мессу, и мы с Сореном объявили часовое перемирие. Думаю, мама сказала ему, что папе вынесли приговор - пятнадцать лет строго режима. Он знал, что я нуждалась в помощи, чтобы справиться с этой новостью. Мы поговорили. Он вручил мне Рождественский подарок.