Святые грехи
Шрифт:
Она просидела неподвижно в течение нескольких минут, чтобы унять вспыхнувшую ярость. Ей не дозволено выходить из себя; она должна слушать, задавать вопросы и помогать советами. Ее удел — сострадание, но не гнев, а она, видите ли, позволила себе распуститься, не смогла сдержаться. С детства она не позволяла себе распускаться, а потом это сделалось профессиональной обязанностью. Она готова была стукнуть кого-нибудь или что-то разбить вдребезги, затопать ногами, лишь бы избавиться от этого отвратительного ощущения безнадежности.
Вместо этого Тэсс
Пошел дождь со снегом. Она надела очки, но в окно не взглянула, а потому не увидела, что на тротуаре напротив дома стоит какой-то мужчина и не сводит глаз с ее освещенного окна. Даже если бы и взглянула и увидела, все равно не придала бы значения.
Услышав стук в дверь, она ничего не заподозрила, только рассердилась, что мешают работать. Телефон звонил беспрестанно, но на него она не обращала внимания — в бюро обслуживания все запишут. А для пациентов у нее есть специальное устройство, которое сработает вовремя и даст ей знать о важном звонке. Телефонные звонки, решила Тэсс, связаны со статьей в вечернем выпуске газеты, где говорилось об ее участии в расследовании убийств.
Отложив папку, Тэсс подошла к двери:
— Кто там?
— Пэрис.
Только по голосу можно многое понять, даже если произнесено всего лишь одно слово. Открывая дверь, Тэсс почувствовала, что предстоит стычка.
— А, это вы, детектив! Не слишком ли поздно для официального визита?
— Как раз вовремя, чтобы послушать одиннадцатичасовой выпуск новостей. — Бен вошел в квартиру и включил телевизор. Тэсс продолжала стоять у двери.
— Разве у вас дома нет телевизора?
— В цирк лучше ходить вдвоем.
Она тихо прикрыла дверь, хотя хотелось хлопнуть ею изо всех сил.
— Между прочим, я работаю. Отчего бы вам не сказать причину вашего визита, после чего я вернусь к делу.
Он искоса посмотрел на стол, на раскрытые папки и брошенные на них очки в толстой оправе.
— Это не займет много времени. — Бен даже не присел, продолжал стоять, засунув руки в карманы и не отрывая глаз от экрана, на котором появилась диктор — симпатичная блондинка с лицом в форме сердечка. Она начала перечислять основные темы вечернего выпуска:
— Канцелярия мэра сегодня подтвердила, что известный вашингтонский психиатр, доктор Тереза Курт, включена в группу по расследованию убийств, связанных со Священником. С самой доктором Курт, внучкой сенатского долгожителя Джонатана Райтмора, связаться не удалось. В убийстве по меньшей мере трех женщин подозревается мужчина по прозвищу Священник. Его жертвы были удушены с помощью епитрахили — аксессуара облачения католических священников. С помощью доктора Курт полиция продолжает расследование, начатое еще в августе.
— Неплохо, — пробормотал Бен, — ваше имя упомянуто три раза.
Тэсс подошла к телевизору и с раздражением выключила его. Бен даже не пошевелился.
— Еще раз спрашиваю, что вам от меня нужно? Голос ее звучал ровно. Не желая уступать, Бен вытащил сигарету.
— Завтра
— Мне сообщили.
— Вам следует ограничиться общими замечаниями. По возможности избегайте подробностей. Орудие убийства прессе известно, но, что касается записок и их содержания, нам удалось сохранить в тайне.
— Бен, разве я похожа на идиотку? Уж как-нибудь справлюсь с вопросами.
— Не сомневаюсь. Ведь речь идет о деле, а не личной популярности.
Тэсс открыла было рот, но лишь шумно вздохнула, не стала давать волю чувствам, считая это бессмысленным: дурацкое, хотя и горькое замечание не заслуживает внимания. Она считала, что этого типа, разыгрывающего из себя судью, нужно корректно, хладнокровно выпроводить отсюда.
— Ты, мерзкий, безмозглый, бесчувственный осел, — снова зазвонил телефон, но никто на него не обратил внимания, — что ты себе позволяешь?! Врываешься в дом и начинаешь нести всякую чепуху!
Он огляделся по сторонам в поисках пепельницы и, не обнаружив ее, воспользовался небольшим, ручной работы блюдом. Рядом с ним стояла ваза со свежими хризантемами.
— Да? И что же это за чепуха?
Она стояла навытяжку, словно солдат, а он небрежно облокотился о стол, стряхивая время от времени пепел в блюдо.
— Давайте все расставим по своим местам. Лично я журналистам не говорила ничего.
— Никто этого и не утверждает.
— Ах вот как? — Она сунула руки в карманы юбки, которую не снимала в течение четырнадцати часов. Спина у нее ныла, сосало под ложечкой, но больше всего ей сейчас не хватало рассудительности, которую она с таким трудом внушает своим пациентам. — Я несколько иначе оцениваю ситуацию. К вашему сведению, мне обещали не упоминать моего имени в связи с этим расследованием.
— Не хотите, чтобы стало известно о ваших связях с полицией?
— А вы умник, не так ли?
— Да еще какой! — Бен наслаждался тем, что удалось вывести ее из себя. С пылающим лицом она крупными шагами расхаживала по комнате. Внутри все клокотало, но то был холодный гнев, ничего похожего на злобные выкрики, битье посуды и прочее, к чему он давно привык. Что ж, так даже интереснее…
— Что бы я ни сказала, у вас на все есть ответ. А не приходило ли вам в голову, детектив, что мне вовсе не хочется, чтобы пациенты, коллеги, друзья расспрашивали меня об этом деле? Вы знаете, что я вообще не хотела за него браться?
— Так почему же взялись? Гонорар ведь ничтожный!
— Потому, что меня убедили, что я могу быть полезной. И если бы я в этом усомнилась, я просто послала бы вас с вашим расследованием ко всем чертям. Неужели вы думаете, что я получаю удовольствие от споров о нравственности моей профессии с узколобым типом, который возомнил себя судьей? А то у меня без того не хватает проблем!
— Проблем, доктор? — Он медленно обвел взглядом комнату: цветы, хрусталь на полках, отметил преобладание пастельных тонов убранства. — На мой взгляд, у вас тут довольно уютно.