Святых не существует
Шрифт:
Не блюй. Не надо, блять, блевать.
Я не могу сказать, как долго он шел.
Я молюсь, чтобы он усадил меня где-нибудь, может быть, рядом с удобным камнем, который я могла бы использовать, чтобы разорвать эти узы.
Мои планы невероятно слабы, я знаю это, но мой сбитый с толку мозг не может придумать ничего лучшего. Моя голова словно раскалывается по спине, каждый его шаг посылает еще один болт боли в мой череп.
Этого не может быть. Это слишком сюрреалистично. Я не могу быть одной из тех девушек, которых
Без предупреждения он бросает меня на землю.
Я падаю, как мешок с картошкой, не в силах поднять руки, чтобы защитить себя, и ударяюсь подбородком о грязь. Воздух с хрипом вырывается из моих легких, и я чувствую вкус крови во рту.
— Я знаю, что ты проснулась, — говорит мужской голос.
Голос абсолютно ровный. Из-за отсутствия эмоций он звучит почти как робот. Я не могу определить, сколько ему лет и есть ли у него хоть какой-то намек на акцент.
Я не могу ответить ему из-за заклеенного скотчем рта. Я также не могу его увидеть - капюшон настолько плотный, что сквозь него не проникает свет. Я знаю, что мы на улице, по звуку его ботинок на неровной земле, по грязи и камешкам под моей голой кожей. Но я понятия не имею, находимся ли мы в городе или в нескольких часах езды от цивилизации.
Я слышу, как он приседает рядом со мной, как поджимает колени.
— Не шевелись, — рычит он.
Я чувствую его руку на своей обнаженной правой груди и завываю против ленты, звук захлебывается и застревает у меня во рту.
Раскаленная боль пронзает мой сосок. Я задыхаюсь и кричу, думая, что он отрезал его.
— О, заткнись, мать твою, — говорит он. — Все не так уж плохо.
Прежде чем я успеваю перевести дыхание, он грубо хватает меня за левую грудь. Та же боль пронзает ее, и на этот раз я понимаю, что меня пронзают, а не отрезают. Этот ублюдок вставил кольца в мои соски.
Моя грудь горит, а холодный металл остается на месте, как бы я ни извивалась. Еще хуже, что я не могу видеть, что он сделал, - могу только представлять.
— Вот так, — говорит ровный голос. — Намного лучше.
Я так старалась сохранить контроль.
Но все пошло прахом.
Я катаюсь и бьюсь на привязи, беспомощно бьюсь, вою против ленты. Я неистовствую, кричу, хотя почти не слышу. Капюшон мокрый от слез.
Он стоит и смотрит на меня, как смотрят на дергающегося червяка. Я не вижу, но знаю, что это правда.
Если бы я могла видеть его лицо, я бы не нашла там жалости. Ни намека на человечность.
Я кричу сильнее, бьюсь сильнее, зная, что все напрасно. Я ничем не могу себе помочь.
Я скоро умру, и я ничего не могу сделать, чтобы остановить это.
Моя жизнь временами превращалась в чертову катастрофу, но я хотела ее сохранить. Я всегда верила, что все наладится.
Похоже, я ошибалась.
— Еще кое-что, — говорит мужчина, переворачивая меня на бок, его тяжелая рука хватает меня за плечо.
— АРХХХ! —
На каждой руке появляется жестокий порез, когда он перерезает мне запястья.
Коул
Прошло несколько недель, прежде чем слухи об исчезновении Карла Дэнверса начали витать в мире искусства.
Наверняка в офисе « Siren» сообщили о его неявке на работу.
Возможно, копы даже наведались в его претенциозную квартиру в Тихоокеанском районе. Но там они ничего не найдут.
Я уже слышал шепот о том, что у него были большие долги, что он был в депрессии, что однажды он пошутил, что бросится с моста.
Никто не произносит слово «мертв».
В этом и заключается суть убийства: нет тела - нет преступления.
Дьявольски трудно доказать, что кто-то мертв, если он просто исчез.
Я сделал так, чтобы исчезли все следы Дэнверса.
Последние его останки хранятся в промышленном контейнере, который я принес в шахту. Я залил все это отбеливателем. Не просто отбеливателем - высококонцентрированным моющим средством, вырабатывающим кислород. Он заставляет гемоглобин разрушаться, уничтожая способность собирать ДНК.
Я спустил мусор в шахту глубиной триста футов, спрятанную в пещере. В Калифорнии 47 000 заброшенных шахт, девятьсот только в районе залива.
Сомневаюсь, что мою свалку когда-нибудь обнаружат. А если и обнаружат, то вряд ли опознают останки, которые я оставил, и не смогут связать их со мной.
Кости внутри “Хрупкого эго”– это, конечно, совсем другая история.
Создание скульптуры было нехарактерным для меня поступком. Принять предложение о покупке сегодня вечером было еще большим безумием.
Но нет искусства без жертв, без риска.
Тот факт, что кости Дэнверса будут выставлены в холле технологической фирмы, доставляет мне даже большее удовольствие, чем устранение его надоедливого существования из моей жизни.
Я почувствовал глубокое умиротворение, когда контейнер исчез в шахте.
Я опустошен, очищен, готов к отдыху.
Ночь туманная и холодная. В радиусе дюжины миль от этого места я не видел ни одной живой души. Голая земля выглядит голубой и пропитанной чернилами, как чужая планета.
Но не чужая для меня. Я знаю каждый фут земли, поэтому сверток, лежащий на тропинке, привлекает мое внимание, как горящая неоновая вывеска.
Когда я проходил этим путем раньше, никакого свертка не было. Вдоль дороги, ведущей к тропе, нигде не припаркованы машины.
Мгновенно мои глаза расширяются, ноздри раздуваются. Я прислушиваюсь к малейшим звукам движения, к тому, что кто-то рядом. Каждая травинка, каждый камешек выделяются в мельчайших деталях.
Единственное, что я вижу, - это сам сверток.