Святыня
Шрифт:
(Пресс-конференция закончилась.)
Уилкс
Узнала б матушка об этой доле,
Ее бы сердце лопнуло от боли.
Он не мог заснуть.
Голова гудела, простыни на узкой койке казались грязными и заскорузлыми. Ему не хотелось ни есть, ни пить, и он определенно не устал. Это по своей собственной воле он почти весь день провалялся в постели. Надо бы сходить в центр трудоустройства — да что толку? Снова предложат такую
И хуже всего: «Когда ты в последний раз ходил в церковь? Что бы сказал твой бедный отец, будь он жив?»
Дерьмо! Если бы не голод, он бы не вернулся!
Уилкс повернулся на койке Складка на куртке терла кожу. Он посмотрел в темноту за окном Боже, хоть бы какую-нибудь морковку заманить! Это бы его согрело. Впрочем, они знать ничего не хотят. Если у тебя нет денег, ты им неинтересен. Если ты никто, значит, ты и есть паршивый никто! Он снова повернулся и кулаком злобно ткнул в комья подушки. Он уже однажды привел сюда парня, но в этом не оказалось ничего хорошего. Само дрочение было еще ничего, но от поцелуев хотелось блевать.
Он уставился в потолок и натянул на голый живот одеяло. Ты вляпался, и эти ублюдки не дадут тебе выкарабкаться. Будешь ходить и ходить в дерьме круг за кругом, пока не придется жрать его, чтобы не утонуть. А потом нахлебаешься и все равно подохнешь!
Но ведь они– то выкарабкались! Эти трое глотнули дерьма и плюнули им прямо в морды смотрящих. Да, они нашли способ, и больше ничего не потребовалось.
Он улыбнулся в темноту. Да, они нашли способ.
Уилкс откинул одеяло и в носках прошлепал к шкафу, затем привстал на цыпочки и нащупал наверху маленький ящичек. Сняв его, он достал ключик из кармана куртки, висевшей на единственном стуле.
Забравшись обратно в постель, он вставил ключ, откинул крышку, достал из ящика маленький черный предмет и, улыбаясь в темноте, прижал его к щеке. Потом поставил ящик на пол и укрылся одеялом.
Лежа в темноте, Уилкс засунул предмет под одеяло, так что холодный металл оказался между бедер. Потом вздохнул и ощутил, как весь твердеет.
Глава 19
— Здесь Дьявол — не проси других имен.
— Но наш Господь… — Молчи! Да, это он.
Фенн зевнул и посмотрел на часы. 7.45. Боже, значит, вот как выглядит рассвет.
По встречной полосе приближалась машина, и он устало махнул водителю рукой, словно они были членами одного клуба для избранных. Тот посмотрел на него как на сумасшедшего. Фенн что-то немелодично напевал себе под нос, и только полное отсутствие слуха помогало ему самому выносить этот звук.
Он взглянул на Саут-Даунс слева, там сгустились тучи, их мягкие шерстяные днища скребли по вершинам холмов. Начинался еще один холодный, облачный день, из тех, что гасят величайший оптимизм, заглушают
Дома по сторонам дороги стояли редко, далеко один от другого, в большинстве своем они были большие, и их отгораживали друг от друга высокие ограды или стены, оберегая от назойливого внимания. Обычно дорога бывала забита, поскольку являлась главной магистралью от побережья к более крупным суссекским городам Она прорезала поселки, как проволока сыр, но холодным, сырым воскресным утром — да еще в такую рань — чаще попадались на глаза птицы и кролики, чем автомобилисты.
Фенн прекратил пение, увидев впереди окраины Бенфилда, и остатки усталости улетучились, словно их высосало из головы пылесосом. Репортер улыбнулся, готовый насладиться обретенной особой привилегией и забыть только что покинутую теплую постель. Жаль, что в этой постели не было обнаженного тела Сью (хотя тогда вылезать было бы еще тяжелее), но они уже не были столь пылкими любовниками, как когда-то. Когда они спали вместе всего три ночи назад, Фенну представилось, что их отношения вернутся в то же состояние, но наутро он с разочарованием обнаружил, что ее новая отчужденность лишь слегка поколебалась. Хотя и не такая холодная, как раньше, и определенно не такая высокомерная, Сью ясно дала понять, что ей нужно побольше времени, чтобы все обдумать. Она любила его, в этом не оставалось сомнений, но еще не разобралась в самой себе, и любовные ласки не помогали ей в этом. Ладно, тебе решать, Сью. Ты знаешь мой номер.
Фенн был рассержен и расстроен переменой в ее настроении, — особенно когда он был в гуще событий, когда не должен был ни на что отвлекаться. Он ругал себя за то, что не мог выбросить Сью из головы. Боже, он чуть ли не купил билет на Флит-стрит, а она держится так, будто он подделал банковский чек! Приглашение в это воскресное утро служило мерилом того, как возрос его престиж всего за несколько коротких недель. Привилегию разделили с ним лишь пять других журналистов, его коллег, выбранных из элиты мира журналистики. Может быть, он немного преувеличивал свою значимость, но его нынешняя позиция была неплоха.
Въехав в зону ограничения скорости, Фенн чуть отпустил акселератор. Дорога резко свернула вправо и влилась в другую, поменьше; слиянию помогал (или мешал) плавный, еле заметный подъем Монастырь Богоматери Сионской был почти напротив, чуть левее, и Фенн, убедившись, что поблизости никого нет, затормозил. С этого места ему были видны верхние окна большого здания, выкрашенного в кремовый цвет, и на одно мгновение репортеру показалось, что оттуда на него смотрит бледное личико. Оно тут же исчезло, и Фенн не был уверен, не померещилось ли это ему.
У ворот маячил одинокий полисмен, на обочине поодаль стояла его патрульная машина. В стороне с отсыревшим и жалким видом собралась группа репортеров. Они подозрительно смотрели на малолитражку Фенна, когда он разворачивался на дороге. Фенн зарулил во дворик у стоявшего рядом гаража и заглушил мотор. Гараж был закрыт, и репортер догадался, что, по случаю воскресенья, он и не откроется. Выйдя из машины, Фенн направился обратно к монастырю.
Журналисты и операторы с опухшими лицами, ссутулившись, притопывая ногами по тротуару, приготовились принять его в свою среду: новичок хотя бы нарушил монотонность их зябкого бдения.