Связь без брака
Шрифт:
Мы сидели в одном классе, и все учителя по разным предметам приходили к нам, словно роботы отчитывали материал, и задав домашнее задание тут же исчезали до следующего урока. Никто с нами не разговаривал, наша успеваемость никого особо не волновала. Главное, чтобы домашка была сделана и тетрадь не изобиловала кляксами от чернил.
Обратно мы возвращались через столовую и я снова ощутил разницу между кормёжкой в больнице и здесь. Жидкая баланда, без вкуса, зато с резким кислым запахом давно не стиранных носков, в которой плавали листья капусты и сладкий промороженный картофель, была частым гостем на столах у интернатовцев, поэтому её ели все, у кого не было либо блата у директрисы и воспитателей, либо же поставок извне. Часть детей здесь была из вполне себе благополучных семей, просто родители уезжали на полугодовые вахты, и временно
Кашляя, чихая, я лениво ковырялся ложкой в тарелке, искоса посматривая на стол, где находился Редька — парень, одетый в женское платье, имеющий два белых банта на голове и белые гольфы до колен. Для СССР шестидесятых, словно чужеродный гость из моего будущего, но тем не менее, даже воспитатели делали вид, что его не существует, сидя за отдельным столом и поедая еду, которую повариха Зина готовила им в других баках.
«Поговорить бы с ним, — отчётливо сформировалась в голове мысль, — выяснить, как и почему это произошло».
***
Словно волшебник махнул палочкой, когда меня избили в последнюю ночь недельной экзекуции, а наутро мою кровать уже окружали десятки подростков. Которые говорили, какой я крутой и предлагали дружить с ними. На меня сыпались десятки вопросов: Кто я? Откуда? Почему сюда попал? В общем всё то, что по идее должно было случиться сразу при попадании сюда, если бы не местные правила. Отчётливо понимая, что от всех них нет никакого толка, я больше молчал, чем говорил, чем заслужил кличку «Немой», но от меня отстали, зато жизнь немного изменилась в лучшую сторону. Нет, нас также всех били, если кто-то из комнаты получал двойку, старшаки всё так же забирали лучшую еду или понравившийся предмет одежды, который нам выдавали, хотя что там могло нравиться? Если всем выдавали одно и то же? Видимо просто напоминали, кто в интернате кем является.
Я влился в общую струю, ничем особо не выделяясь, и так пролетела осень, а затем и зима, запомнившаяся мне лишь побоями, голодом и недосыпанием, поскольку нас постоянно выгоняли убирать снег, который в Иркутской области шёл казалось мне постоянно.
Зарядка, завтрак, подготовка к урокам, школа, обязательные кружки, куда записывали всех, несмотря на желание, потом два часа личного времени, ужин, отбой — вот по такому графику я и жил словно робот, уже не сильно к чему-то стремясь и просто ожидая, как летит время. От былой страсти «всё изменить» ничего не осталось. Сражаться одному, против гигантского социального муравейника, где роль каждого была понятна и прописана окружающим, было просто невозможно. Любой, кто выбивался из своей роли, тут же наказывался либо воспитателями, но чаще всего конечно же старшими парнями из выпускных классов, которые словно смотрящие в камерах тюрьмы, распределили между собой обязанности присмотра за порядком на этажах. Новички, появляющиеся и исчезающие в интернате пачками, все проходили через жернова социализации и тот, кто смирялся, вливался в общество, а тот, кто как и я, восставал, но шёл до конца в своём упорстве, рано или поздно либо оказывался либо за столом с Редькой, в таком же девичьем платье, либо пропадал навсегда. Приезжавшей милиции рассказывали, что ребёнок сбежал. Те заполняли бумаги, опрашивали свидетелей, но все твердили только одно — он сбежал сам, ничего не было и я старательно гнал от себя мысли, что же с ними случилось на самом деле.
Всё изменилось в один весенний день, когда в столовую зашла девочка пятнадцати лет, опрятная, в красивом заграничном платье, и такая невероятно красивая, что для начала у меня, как и у почти всех за столом упали челюсти и задымились члены, а потом пришло воспоминание из памяти Ивана, заставившее вздрогнуть сердце, поскольку он рассказывал, что именно вскоре после появления Ангела, как он её называл, не называя настоящего имени, в школе-интернате начались поистине страшные времена.
В подтверждении моих мыслей после завтрака нас построили на общешкольной линейке, где объявили, что наша дорогая Инесса Владимировна уезжает вместе с мужем на повышение в Иркутск, а новым директором станет Андрей Григорьевич Пень. Моментально раздавшийся ржач детей и подростков ничуть не смутил вышедшего на сцену нового руководителя интерната, который оказался крепким мужчиной,
***
Первым, после появления нового директора исчез Бугор, которого уволили и дали пинка под зад из школы-интерната, затем директор проредил старшаков, избавившись от тех, кому исполнилось восемнадцать или вот-вот исполнилось бы. Автобус военкомата стал у нас на ближайшие пару недель частым гостем, и все подростки стали радоваться от глотка свежего воздуха, который Пень привнёс в интернат, задыхающийся от злобы, унижения и бесправия, вот только один я становился с каждым днём всё более замкнутым и отрешённым от всех. Судьба Ивана Николаевича встала на свои рельсы, и я ехал по ним, отчётливо понимая, что возможно закончу также, если не хуже.
Когда в интернате по два человека, стали появляться незнакомые подростки шестнадцати лет, все как один крепкие, широкоплечие и радостно скалящиеся при виде подростов, играющих во дворе, дрожь страха пробивала меня с головы до пят, поскольку я знал, что случиться вскоре на восьмое марта. Иван помнил этот день так отчётливо, что и мне рассказывал, сжимая губы и выдавливая из себя слова. В этот праздничный Международный женский день, ночью изнасиловали самую красивую девочку девятого класса, пустив её по кругу сразу шестью новыми старшаками интерната и первым был директор, который два часа терзал тщедушное тельце, уже не подающее признаков сопротивления, и после этого отдал её своим подручным, которых он перевёл с того места, где руководил раньше, будучи там заместителем директора по воспитательной части и перейдя к нам на повышение.
Утром, смотря на оболочку, которая осталась от вчера ещё красивой, энергичной девушки, строившей планы на жизнь после выпуска, а сейчас с пустым взглядом сидела за отдельным столом и ни с кем не разговаривала. Когда мы вернулись из школы, то узнали, что она повесилась в душевой. Всё ровно так, как и вспоминал Иван. Взгляды многих девочек от этой новости потухли, они стали вздрагивать всякий раз, когда видели рядом с собой кого-то из пришлых старшаков.
***
Историю быстро замяли, ведь у девочки-подростка не было никого, поэтому милиция долго не разбиралась, списав на самоубийство. А потом ещё раз, и ещё. Несчастные случаи и самоубийства стали отныне постоянным спутником школы-интерната номер № 3 п. Квиток и это никого не волновало. Все проверки, которые приезжали к нам, как по линии ВЛКСМ, так и по линии гороно с самого Иркутска, уезжали довольные оказанным приёмом по высшему разряду, который устраивал им директор, поскольку все дети были на вид довольными, нарядными и счастливыми, а все расспросы о происшествиях упирались в то, что эти девочки были асоциальные малолетние преступницы с отвратительными характеристиками от учителей и воспитателей, так что их смерти были лишь закономерным итогом их бесполезных жизней, на которые всем было плевать.
Замкнутость и нервные срывы, происходящие от того, как я своими глазами видел, как не только моя новая жизнь идёт под откос, но и понимание, что это для школы-интерната не закончится ещё долгие три года, на протяжении всего обучения Ивана. Директор, окруживший себя верными себе подростками, держал в страхе всех, а некоторые ученики и ученицы, не пережили встреч с ним, а ведь дальше было ещё только хуже.
Ко дню, когда второй раз сломалась жизнь Ивана Николаевича, я подходил истощённым, бледным словно сама смерть и озлобленным на весь мир подростком, ненавидящим всё и вся. Это случилось летом, когда нас повезли впервые в жизни в пионерский лагерь, где жили обычные дети, приехавшие туда на смену, да и ещё и которых каждые выходные навещали родители, привозившие не только ягоды с огородов, но и другие вкусняшки. Так что появление интернатовских на этом празднике жизни, обломило лето многим из них.
Живя в социуме, построенным на праве сильнейшего, старшаки быстро подмяли под себя весь лагерь, избив сначала пионервожатых-студентов пединститута, приехавших отдохнуть на лето и заодно пройти практику, а затем и некоторых взрослых, которые не понимали вначале, что происходит вокруг. Вскоре опухоль под названием страх и ненависть, перешла и на здоровые клетки, которыми были обычные дети. Родители всё чаще стали приезжать забирать их, пока не остались только те, кто не мог никуда уехать, поскольку их оставили на всю смену.