Связчики(Рассказы)

Наконечный Борис Николаевич

Ну, Гоша, ясное дело, против течения поплыть не сможет. Но для нее все повторяется: там, от деревни совсем недалеко, он выныривает лицом к лодке и кашляет, выплевывая воду, лицо у него перекошенное, он смотрит на лодку и вдруг кричит душевным своим товарищам, которых несет, как и его, река:

— …За мотор надо! Ы-май-тесь за мо-тор, ре-бя-та-а!..

Избушка в устье Алтуса

Гришка вышел из избушки и спустился к реке. У проруби рядом с пешней в снег были воткнуты две пары широченных лыж, надо было повернуть их камусом к солнцу. Я тем временем спросил у Гришкиного напарника:

— Ну как вы с Гришкой?.. Ладите?

— Пальнул бы он тебе из карабина по ушам, когда вдвоем нарту тащить,

тогда бы посмотрел, как с ним поладить!

Они добыли лося и везут мясо. Лосиный задок тяжелый, Гришка на радостях перегрузил нарту и тянет бечеву горячо; вспотевает быстро, но он жилистый, сердце крепкое и отдыхать не останавливается. А только оглянется на Матвея, своего напарника — рывком снимает, бросает в снег лямку, поворачивает лыжи и, взревев, отбирает рогатину, которой тот толкает нарту сзади.

Матвей проходит на его место, надевает лямку, потом распутывает бечеву, которая за спиной захлестнулась, потом испытывает, тяжело ли тянуть, потом закуривает, присев от ветра, — и тогда лишь не спеша трогается с места.

Гришка — тот давно упирается рогатулиной в зад нарты — и тратит силу зря. Но когда нарта начинает двигаться, все идет поначалу неплохо. Снег под обеими парами лыж скрипит, под нартой— визжит; мыс у поворота реки, за которым избушка, даже как будто начинает приближаться, — катиться бы нарте хоть так, но нет: в бригаде из двух человек бунт зреет. Гришке, разгоряченному удачей, кончить дело невтерпеж, он считает, что если поспешить, удача будет еще, и старается прибавить ход: сзади наваливается на рогатину, тем подавая знак напарнику двигаться быстрее. Бечева за Матвеем слабнет, Матвею легче, но он хода не прибавляет, сосет папироску, занят какой-то тягучей думой, голова вниз, будто вздремнул на ходу. Гришке сзади тяжелее, он злится и совсем перестает толкать (на-ко попробуй, как оно!) — Матвей впереди дергается, но не оглядывается, пробует тянуть еще — и останавливается.

Дыхание у Гришки прерывается от злобы, движения резкие. Он опять ревет, хватает карабин с нарты, судорожно щелкает рукояткой затвора и (побыстрей порешить!), не целясь, посылает пулю в сторону Матвея. Бах!.. — гремит вверх и вниз по реке… — ах-ах! — пробивается сквозь промерзший на берегах тальник и теряется в лапах тихих сорокаметровых елей. Матвей падает с лыжами в снег, лежа на боку, поворачивается и заслоняет глаза рукой; окурок прилип к нижней губе.

Человек над человеком стоит с карабином. Один глаз у Гришки не открывается: ресницы смерзлись, оттаять иней некогда:

— Ты растуда вот так и туда!.. — ругается он. — Как тянешь?! A-а?! Брось бычка!.. А-а-а-а!

Он дергает затвор, выбрасывая стреляную гильзу, и загоняет в патронник второй патрон.

Но напарник Матвей знает, как спасаться. Он уже на лыжах и прибавил ход — они тянут нарту быстрее. Потом передний опять забывается.

Гришка догоняет его, ругает так и этак, еще зачем-то всю его родню и отбирает лямку.

Довольно-таки странно идет у них дело, похоже, не очень-то ладят они на промысле.

Гришка не молод годами, ему за сорок; он высок ростом, волосы рыжие, густые и волнистые, закрывает их летом и зимой шапчонкой военного образца, борода рыжая вся в колечках, брови и ресницы белые. От шеи до ногтей на ногах, в самых неожиданных местах — татуировки, как приросшая нарядная ткань. То все копии с произведений искусства от времен античности до наших дней; одна современная композиция с сердцем и ножами снабжена пояснительной надписью: «Не забуду брата Колю». Когда Гришка раздевается, разговоры посторонних стихают. Он поворачивается то грудью, то спиной, невзначай, но о картинах речь не заводит: скромен непомерно, достоинство истинно художественной натуры. Он чувствует, что искусство впечатляет, ему достаточно немого восхищения. В это время он ходит по избушке, подкладывает поленья в железную печку, щиплет на утро лучину и ведет обычный разговор о следах и капканах:

— …Пришел на Хынчес — есть следья. Поставил палатку, дров лучком напилил. Ну разбросал капканья: белок-соболей

ымать…

Время от времени он повторяет:

— Я мужик фартовый!..

С теми же словами вел, наверное, разговор, когда приглашал Матвея в напарники:

— Айда промышлять на Алтус! На устьях избушку срубим, место доброе. Я мужик фартовый!..

И точно: везенье ему! Компасом пользоваться не умеет, заблудится, вытащит его, махнет рукой туда, куда стрелка показывает, потом спрячет приборчик в карман, повернется и пошел — в другую сторону. И что же? К избушке своими набродами день надо возвращаться, а он за пару часов напрямую вышел. Везенье, везенье — и все так!

На ногу легкий он, нестомчивый. От избушки на Алтусе — в деревню, где семья, по реке и тайгой пробираться — девяносто километров (ни лыжни, ни тропы нет), метровый снег топчет. Так к Новому году выходить (мешок с пушниной, топор и черный закопченный котелок при нем) — только одну ночь у костра коротает.

Есть у Гришки недостаток большой, непростительный: своих собак поколачивает. Сильно, бывает, «учит» и невеселые они у него, но охотники, как и хозяин, — страстные. Среди них все же есть одна маленькая черная и лохматая, быстрая всегда — Пулькой зовут, — радостная, видно, живет без собачьих грехов, не самая добычливая, а любит ее Гришка. К ночи, в мороз, она когтями дверь поскребет — Гришка скажет: «Пульку греться запустить надо» и открывает ей. Другие не просятся — опасаются: нервный очень, крутой хозяин на расправу, когда рассердится.

Жена у него вторая. Взял он вдову с тремя детьми (на что решиться — надо, известно, иметь немало мужества) и еще у них один родился: рыжмя-рыжий. Народ признает: Гришкина работа. Жена его женщина добрая, степенная и хозяйка — так он ее, бывало, обижает. За что? Так, ни за что. Люблю за душу — трясу, как грушу, — никто знать не может, за что.

Со стороны за ним понаблюдать — несправедлив нередко, а сам несправедливости терпеть не может. Но вот превосходство другого на промысле или еще в каком-нибудь другом деле признает охотно:

— Я фартовый! Дверь открыл: глухарь по песку бродит, на час ушел — лося добыл! Следьев нигде нет — глядь, на жердушке капкан: соболь попал, как уголь черный! Фарт есть, а какой я охотник?.. Вот Дидюк — это охотник, он среди нас первый!..

Напарник его Матвей — человек совсем другого склада.

Невысок ростом и плотный: лысый, широкая борода — черная, нос красный. Охотничьего азарта в нем много меньше. Бывало, белку на густом кедре собаки облают — он потопчется вокруг и отпустит; кедры в пойме Алтуса широкие, там человека не сразу разглядеть, не то что зверька; Гришка, тот не сдаст: выступит, высмотрит, — а Матвей уходит. Собаки полают-полают — и Матвея догонять. Охотник он не горячий, но мастер других дел. Гришка это преимущество напарника сам, на людях ли с Матвеем, признает. Как же не признать! Пришли в устье Алтуса, по песчаной круче на угор поднялись: бор стоит. У них сетушка, пила, топоры и продуктов немного; совсем мало времени прошло — избушка встала. Баньку махонькую срубили, две лодочки, как ветки легкие, сделали; лыжи-голицы, нарточку — то все больше Матвея умение. Дерево свалил, плах наколол, натесал — лодочки сбил, мхом проконопатил; лыжи выстрогал, станок сделал, — концы лыж в нем загнул, на костре обжарил, дырки под юксы [4] гвоздем прожег — готовы лыжи. И полозья в том же станке загнул и обжарил — нарточка легкая вышла. А стряпает Матвей — лучше не надо. Квашню в эмалированном ведре на дрожжах ставит — хлеб в двух сковородках на костре выходит не хуже магазинного. Рыбу из воды только вытащит, сейчас ее — р-раз! — на рожень у костра, печет, как охотники-кето, вкусно! Мясо сохачье посечет топором в корытце, фарш с черемшой хороший получается, — котлет про запас наготовит. Лучшего повара во всей тайге нет. И что важно: не в тягость ему эти дела.

4

Юксы — лыжные крепления.