Свыше наших сил (1 часть - 1883, 2 часть
Шрифт:
(Епископ улыбается; священники не спускают с него глаз и тоже улыбаются.)
Возможно, что хорошо быть наивным. Я тоже был когда-то наивным. Но если ты пастор в большом городе — тебе приходится в один и тот же день и сокрушаться над гробом умершего, и выглядеть счастливым на свадьбе, и стоять у смертного одра бедняка, а потом, в тот же день, присутствовать на обеде в богатом замке. Вот тут-то научаешься понимать человеческую слабость и неустойчивость. Тут-то и начинаешь понимать, что полагаться можно не на людей, а только на прочные установления. Когда совершается чудо, все установления, все правила рушатся под напором чувств. Потому-то католическая церковь и попыталась сделать чудо особым установлением, создать
(Всеобщее оживление.)
У одной из дам вдруг начались судороги. Совершенно внезапно...
(Веселое оживление растет.)
А потом судороги случились с другой, с третьей — и так с шестью. Ну вот, я взял графин воды и окропил одну за другой (показывает руками, как он кропил), кстати, и здоровых: ведь судороги — это очень заразительно!
(Громкий хохот. Епископ первым сдерживает смех и произносит: Тсссс! — но снова заливается смехом, а за ним остальные, потом снова сдерживает смех и еще раз говорит: Тсссс! Тсссс! Тише!)
Я полагаю, что поливание водой полезно для здоровья!
(Все снова смеются и кашляют в носовые платки. Некоторые священники сердечно благодарят Фалка за веселую шутку.)
Крейер. Все мы знаем Фалка и знаем, что он человек хороший, несмотря на его странности. Но ежели он, к примеру сказать, увидел бы вдову пастора, о которой шла речь, — ей уже почти сто лет, как вы знаете, — я полагаю, что уж ее-то Фалк не стал бы обливать водой, хотя она как живое чудо бродит среди нас и всех заражает своей верой. Такова же и молодая девушка, Огот Флурвоген, которая ухаживает за старушкой. Чудо воскрешения этой девушки видел я сам и многие другие. Мы видели, мы подтвердили, что она мертва и холодна. А он помолился над нею, взял ее за руку — и она встала. Можете поверить моему свидетельству.
(Общее удивление.)
Они обе сейчас здесь.
Голоса многих присутствующих. Они здесь? Они уже здесь?
Крейер. Быть может, они уже вошли. Я видел их около дома. Старуха ходит медленно, с трудом, но она пришла, чтобы увидеть больную. Она хочет собственными глазами увидеть ту, которую не разбудил грохот обвала. Но вы взгляните только на старуху! Только поговорите с ней! Поговорите с девушкой, которая привела ее, — и вы на все свои вопросы получите ответ, столь же достоверный и ясный, как то, что вы их видите собственными глазами. Это даст вам для уразумения вопроса больше, чем все наши рассуждения. Я говорю не для того, чтобы упрекнуть вас. Я ведь сам думал так же, как и вы, пока не стал священником здесь. Никто не переживал болезненнее, чем я, все те уступки, на которые приходится идти служителям церкви! Какие убогие доктрины и толкования приходится нам применять! Без чуда мы бедны. Мы не имеем сил молиться о даровании чуда, не имеем сил совершать чудо — и нам приходится притворяться, либо что мы можем обойтись без чудес, либо что мы богаты чудесами. Я знаю каждого из вас достаточно хорошо. И вот, что я вам скажу: если бы вы были уверены, совершенно уверены в том, что здесь вам посчастливилось увидеть чудо, великое чудо, такое чудо, о котором в писании сказано: «и все, видевшие, уверовали», — если бы вы увидели такое чудо, то все вы, сколь бы велики ни были сомнения и слабость в некоторых из вас, — все вы стали бы как дети, и отдались бы вере, и посвятили бы весь остаток дней своих тому, чтобы возвещать это чудо.
(Движение, в особенности среди старших священников.)
Я решаюсь сделать такое признание от вашего имени братья, потому что я нахожусь внутри того круга, очерченного духом круга, о котором сказано — либо
Элиас (входит). Простите, пришла старушка, вдова пастора. Она хочет увидеть мою мать.
(Все встают. В дверях появляются старая вдова и Огот. Элиас открывает перед ними дверь, ведущую в комнату направо. Сам он уходит вместе с ними. Все священники отодвигают стулья и почтительно пропускают пришедших, расступаясь перед ними.)
Вдова пастора (с порога второй комнаты). Оставь меня теперь, Огот, Тут я хочу побыть одна, одна... Ибо здесь побывал господь — здесь место свято... Здесь человек стоит лицом к лицу с господом. И здесь лучше быть одной.
(Она стоит так, чтобы видеть спальню. Склоняет голову, потом благоговейно поднимает руки. Снова заглядывает в спальню, еще раз склоняет голову и отступает назад.)
Она светится! Она вся сияет белизной. Я так и думала. Она сияет белизной. И спит, как младенец. Вот я и увидела! Какое сияние! О, какое сияние! Благодарю тебя, что ты оставила меня с нею одну.
Огот. Но разве ты была одна?
Вдова пастора. Совершенно одна. Никого, кроме меня... И она сияет белизной.
(Обе уходят.)
Элиас (входит справа). Обе двери закрыты. Теперь я закрою и эту.
(Закрывает двери и уходит.)
(Священники стоят в глубоком молчании.)
Крейер. Вы не говорили с нею?
Епископ. Нет.
Крейер. А знаете ли вы, что у всех у вас на лицах как бы солнечный луч. И я скажу вам, почему это происходит: люди, которых чудо осенило своим сиянием, светятся его отблеском. Поговорим об этом!
(Все придвигают к нему стулья и садятся.)
Йенсен. Можно ли мне задать вопрос? Разве чудом не является обращение к вере?
Крейер. То, что мы называем чудом обращения к вере, можно проследить шаг за шагом с психологической точки зрения, и, в сущности, это еще не чудо. Нечто подобное можно встретить во всех великих религиях и при нравственном перерождении людей, хотя оно происходит втайне. Но я спрашиваю вас, что такое христианство, которое покоится на чуде и которое утратило веру в чудеса, — что оно без чуда? Не более как свод предписаний морали!
Фалк. Самое существенное в христианстве не чудеса, а вера в воскресение!
Крейер. Но эту веру разделяют все великие религии и все люди, склонные к религиозному чувству.
Фалк. Но они не могут «быть, как дети».
Крейер. Это правда.
Фалк. Следовательно, они не понимают и настоящего самоотречения.
Крейер. Нет, это неверно! Идея мученичества явилась еще до христианства. Человечество еще до христианства знало счастье жить и умирать за то, во что верило. Это счастье и теперь идет рука об руку с христианством, проявляясь везде, в самых разных формах...
Епископ. Но что же такое христианство, по-вашему?
Крейер. Для меня христианство гораздо больше, чем проповедь морали. Проповедь морали можно встретить во многих религиях, и порой эта проповедь в других религиях разумней и тоньше, чем в Новом завете. По-моему, христианство — нечто гораздо большее, чем стремление к самопожертвованию; если это не так, то христианство не отличается от других религий. Либо христианство есть «жизнь во Христе», вне мира и всех мирских установлений, либо его вовсе не существует. Либо оно нечто большее, чем просто приверженность идее, либо оно — созидание нового мира, чудо, либо — христианства нет!