Сыграй ещё раз, Сэм

Уолш Майкл

— Конечно, босс, — ответил Саша.

Вытянув громадную руку, он терзал настройку, пока не нашарил какую-то станцию.

— Тут одна болтовня.

— Ну, раскрути, хоть болтовню послушаем, — велел Рик.

Прожив столько в Париже и в Касабланке, он едва сносно выучил французский и, бывало, не разбирал слов по телефону или по радио. Но если случилось что-то важное, Луи тут же ему сообщит. Или Сэм, который учился языкам, как игре на фортепиано — по слуху.

Рено собрался было заговорить, но тут что-то

его отвлекло.

— Тихо! — воскликнул он таким тоном, что все примолкли.

Саша подкрутил громкость, и машину внезапно наполнил взволнованный голос. Даже Рик понял, о чем говорит диктор. Только не хотел ему верить.

На далеких Гавайях японцы только что разбомбили Пёрл-Харбор.

— Босс, у нас неприятности, — сказал Сэм.

— Да я понял, — отрезал Рик, вслушиваясь.

Он поймал взгляд Сэма в зеркале.

— Я к тому, что у нас завелась компания, — спокойно пояснил Сэм, врубая повышенную передачу.

Рик крутанулся на сиденье. Их догоняла пара желтых фар.

Тишину разбил узнаваемый голос автоматического оружия. О багажник «бьюика» звякнула пуля.

— Саша, дай обойму, — сказал Рик.

— Держите, босс.

Русский наконец-то был доволен.

Рик загнал обойму в свой «кольт» 45-го калибра. Ему давно хотелось узнать, может ли «мерседес» угнаться за его фаэтоном в 141 силу, и вот ему представился случай проверить.

Глава вторая

Самолет поднимался в ночное небо. Ильза Лунд обернулась и посмотрела мужу в лицо. Сначала они пролетели прямо над городом, потом резко забрали к морю. Для Ильзы последним видом Касабланки осталось кафе Рика. Освещенное только уличными фонарями, оно казалось пустым и заброшенным.

На щеках Ильзы высохли дорожки слез. Она не хотела их вытирать. Только они ей и остались.

— Так быстро все произошло, — пробормотала она.

Слишком быстро. Удивление, потрясение, волнение, опасность и вот теперь успокоение — успокоение, подернутое грустью и сожалением.

— Я не знала, что он будет в Касабланке! — прошептала она скорее себе, чем Виктору. — Откуда мне было знать? Какая судьба привела нас к нему — и у него оказались документы! Я знаю, тебя расстраивает то, что произошло в Париже между мной и Риком, но, пожалуйста, постарайся не переживать. Все ведь к лучшему? Где бы мы были без этих бумаг? Что бы мы делали?

Она стиснула локоть Виктора; ей казалось, стук ее сердца слышен сквозь гудение моторов.

— О, Виктор, — сказала она, — как ты не поймешь? Я думала, что ты погиб и что моя жизнь тоже кончена. Одна. Ничего не осталось, даже надежды. Ой, я не знаю. Я больше ничего не понимаю!

Ильза снова расплакалась, не вполне сознавая, отчего или о ком. Она промокнула глаза платком, а самолет тем временем пробивал себе дорогу сквозь облака.

— Потом я узнала, что ты жив и я нужна тебе,

нужна моя помощь в твоей борьбе. — Ильза взяла себя в руки. — Ты мог бы меня бросить двадцать раз за последние полтора года — в Лилле, когда у меня были нелады с властями, в Марселе, где я разболелась на две недели, а ты меня выхаживал — и в Касабланке, где ты мог купить транзитное письмо и улететь. Но ты не бросил. Теперь я понимаю, почему ты держал наш брак в секрете даже от друзей, чтобы гестапо и не заподозрило, что я твоя жена.

Она решилась взглянуть на Виктора, но тот смотрел прямо перед собой, будто погрузившись в раздумья. Она подумала — не в первый раз, — слышал ли он хоть слово. У него так много всего в голове.

— Ну скажи… скажи, что ты не очень на меня сердишься, — закончила она.

Виктор склонился к ней и потрепал ее по плечу любовно и чуть рассеянно.

— Гнев и ревность — две эмоции, без которых я предпочитаю обходиться, — сказал он. — И потом, как я могу сердиться, когда впереди столько важной работы?

— Да, Виктор, — сказала Ильза. Понял ли он, что она пыталась ему сказать, может ли понять вообще? — Да, конечно.

Потом они молча сидели рядом. Если кто из пассажиров и заметил нечто необычное в этой красивой паре, он ничем этого не выдал. В воюющей Европе благоразумнее не проявлять любопытства.

Виктор склонил голову к Ильзе:

— Когда прибудем в Лиссабон, я хочу, дорогая, чтобы ты делала все точно, как я скажу.

— А когда я делала иначе? — спросила Ильза, но Виктор еще не закончил:

— Малейшее колебание может погубить нас обоих. До сих пор я многого не мог тебе рассказать о своем задании. — Тут его голос немного смягчился. — В Касабланке я об этом и слова не мог шепнуть никому — даже тебе. Конечно, ты понимаешь.

— Конечно, понимаю, — сказала Ильза.

Преодолевая ветер, самолет поднимался над Атлантикой. У Ильзы разок-другой похолодело в животе, но Виктор был невозмутим. Она знала — Виктор встречал опасности куда серьезнее простого полета на самолете, и завидовала его холодной уверенности. И гадала, посетит ли когда-нибудь это чувство ее саму.

— Даже сейчас я не могу посвятить тебя во все детали плана, — продолжал Виктор. — Вообще-то я и сам еще не все знаю.

Ильза прервала его, взяв за локоть. Виктор поморщился, и она вспомнила, что в Касабланке его ранили, когда полиция вломилась на тайную сходку, перед самым его арестом.

— Очень опасно, да? — спросила Ильза.

— Опаснее, чем все, что я делал до сих пор, — сказал Виктор. — Но не волнуйся, все получится. Наше дело правое, а их — нет, и победа будет за нами. Если даже такой глухой к судьбам народов человек, как Ричард Блэйн, понимает, какая разница между нами и немцами, значит, правота нашего дела должна быть очевидна всякому.