Сын Авроры

Бенцони Жюльетта

— Ты почему еще здесь? — накинулся на него де Шароле, уже немного навеселе. — Иди! Иди же за ней скорее! Разве ты не видишь, что она тебя ждет?

— Ты бредишь! Или просто слишком много выпил! Она меня вообще едва ли заметила, и к тому же она не одна.

Де Шароле пьяно рассмеялся, подавил икоту, но продолжил:

— Госпожа де Сент-Обен прекрасно знает свою роль! Она... вовремя исчезнет! Не думай о ней!

— Ты уверен?

— Черт возьми! А ты, похоже, просто испугался... Ну и черт с тобой. Поступай как знаешь... А я пойду еще выпью!

И, повернувшись на каблуках, де Шароле нетвердым шагом направился к столам, где некоторые его приятели только заканчивали ужин. Мориц

взял себя в руки и направился вслед за серебристым платьем, которое словно лунный свет могло вот-вот исчезнуть за тучами. Принцесса стояла в одиночестве, опираясь на каменный парапет, и разглядывала сверкающую Сену.

— Мадам, — пробормотал он, а в ушах отдавались гулкие удары сердца.

Она обернулась, и Мориц заметил, что она дрожит.

— Вы заставили себя ждать, — произнесла она тихо и взволнованно. — Почему? Вы вернулись в Париж два месяца назад, так почему же вы не приехали ко мне?

— На что мне было надеяться? Мне сказали, что ваше сердце уже занято другим...

— Мое сердце было занято другим, но с момента нашей встречи я не думала больше ни о ком, кроме вас.

Блеск звезд отражался в ее волосах, создавая мистический образ. Она была прекрасна, как сон... Мориц сделал всего шаг ей навстречу, и тут же она оказалась в его крепких объятиях, он нашел губами ее губы, стал целовать шею. Скользя губами по ее коже до самой груди, он чувствовал, какая она нежная и горячая, даже под холодной тканью платья и драгоценностями. Ощутив, как принцесса дрожит от его прикосновений, Мориц вдруг понял, что она тоже долгое время желала его. Он вернулся к ее губам, ища глазами укромное местечко, где они могли бы спрятаться ото всех. Она тихонько засмеялась.

— Идем, — прошептала она.

Она взяла его за руку, чтобы указать путь, не желая расставаться ни на минуту. Он обнял ее за талию. Вместе они спустились к берегу реки по небольшой лестнице. На воде стояла баржа с небольшой деревянной беседкой, в которой в мягком свете лампы-указателя они обнаружили широкий диван и кожаные подушки. То самое укромное местечко, о котором мечтал Мориц! Единственный недостаток — там было жарко, как в печи. Едва войдя внутрь, граф почувствовал, что начинает потеть, но принцесса снова засмеялась и, отойдя от него на несколько шагов, предложила:

— Пойдемте, искупаемся для начала!

С невероятным проворством она сняла с себя платье, на долю секунды открыв свое молочно-белое тело, украшенное драгоценностями, и тут же скрылась в темной воде. Через мгновение он уже тоже был в Сене, где снова заключил ее в объятия. Вода была удивительно прохладной, но не настолько, чтобы погасить сжигающую их обоих страсть. В воде они и занялись любовью впервые, чтобы потом выбраться на сушу и восстановить дыхание. Очень скоро они снова слились в объятиях, сгорая от желания, которое носили в себе долгие месяцы. Ближе к утру похолодало, и Мориц на руках отнес Луизу-Елизавету в беседку, где их ждала постель. Постель и свет — в течение долгих минут граф любовался ее прекрасным телом, которое так нежно отдавалось ему. Драгоценности по-прежнему были на принцессе, и она казалась ему идолом, которому он мог поклоняться только самым языческим способом...

— Когда мы снова увидимся? — прошептал он, почувствовав, как сжалось сердце, едва она выскользнула из его рук, чтобы одеться.

— Сегодня же вечером, у меня дома! О! Ради бога, помогите мне одеться! Сама я никогда не застегну это платье... Хотя его так просто было снять!

Это было новое развлечение, прерываемое поцелуями, ласками и смехом. Мориц, неожиданно оказавшийся в роли горничной, с нескрываемой радостью закончил, наконец, одевать ее. Луиза-Елизавета привела себя в порядок, и, хоть ее прическа

и была помятой, после праздника регента не осталось никого, кто мог бы это заметить и удивиться. Мориц наблюдал, как она поднимается к замку и исчезает за деревьями. Сейчас он чувствовал себя как никогда лучше... и очень хотел спать. Так как он все еще оставался голым, он вновь вошел в Сену, размышляя, почему бы ему не остаться тут на весь день. Солнце, показавшееся над горизонтом, было окутано дымкой, что предвещало знойный день на раскаленных парижских улицах.

Тем не менее он подозревал, что принцесса еще пришлет ему записку, чтобы уточнить время свидания, поэтому вышел из воды, обсох, оделся и отправился на поиски своего экипажа.

Он вернулся в особняк Шатонеф, чтобы поспать в ожидании вечера. Но около пяти часов слуга разбудил его — он принес записку: свидание нужно отложить. Муж неожиданно вернулся в Париж по очень серьезной причине. Юный король серьезно захворал...

Новость обеспокоила Морица. Он знал, чем может обернуться смерть маленького Людовика XV — это будет конец регентства и начало травли Филиппа Орлеанского его нескончаемыми врагами... и даже близкими.

Мориц устремился в Пале-Рояль. Неизбежность катастрофы читалась на лице каждого встречного, и нетрудно было догадаться, что произошло. Утром, во время мессы в церкви Сен-Жермен-л'Осеруа, мальчик вдруг упал в обморок. Сначала решили, что причина тому — жара и духота, но уже во дворце Тюильри врачи обнаружили у него высокую температуру. Опасаться можно было чего угодно. Даже самого худшего.

— Послушал бы ты, что говорят в Тюильри! — заметил де Канийяк, капитан мушкетеров, ставший другом графа. — Чего там только не услышишь!

— Что, например?

— Например, что монсеньор Филипп отравил короля! Об этом кричит эта сумасшедшая герцогиня де ла Ферте, и при этом ей даже никто не возражает!

А Виллеруа так вообще заявил, что если бы не его заботы о короле, трагедия случилась бы гораздо раньше!

— Но это же полный бред!

— Конечно, бред! Но если король и правда умрет, нас, тех, кто верен герцогу, не хватит, чтобы остановить бойню. Даже если придется повесить или колесовать нескольких недотеп, не имеющих к делу никакого отношения!

На два дня весь Париж затаил дыхание. Состояние короля не улучшалось. В церквях начались молебны, а кардинал де Ноай возносил молитвы Святой Женевьеве, покровительнице Парижа, прося ее образумить народ, близкий к тому, чтобы потерять голову. Герцог де Ришелье, де Канийяк, де Шароле, Мориц и некоторые другие преданные друзья Филиппа Орлеанского постоянно оставались в Пале-Рояле, готовые положить свою жизнь ради регента.

А потом, ранним утром, когда над городом прогремела гроза и ливень превратил его в болото, все неожиданным образом уладилось. Юный придворный врач, Жан-Клод Гельвеций [60] , взял на себя заботу о здоровье мальчика и дал ему сильное рвотное средство, вызвавшее очищение организма, которое как по волшебству поставило короля на ноги. Уже на следующий день он махал восхищенной толпе с балкона, и вскоре весь город был охвачен праздничными мероприятиями. Единственным, кто оставался в стороне от празднеств, был несчастный Филипп Орлеанский. Общественность, которая и раньше ставила ему в вину отравление родителей короля, герцога и герцогиню Бургундских, так и не сняла с него этих обвинений.

60

Отец Клода-Адриана Гельвеция (1715—1771), литератора и философа, идеолога французской буржуазии эпохи Просвещения.