Сын цирка

Ирвинг Джон Уинслоу

— Я из цирка!

По веселой широкой улыбке и восторженным глазам малыша доктор Дарувалла понял, что совершенно правильно ответил на вопрос. Улыбающееся, счастливое лицо ребенка оказалось чем-то таким, чего он никогда не чувствовал в этой холодной стране, оказавшейся для него мачехой. Такое полное восприятие его личности

доставило Фаруку небывалую радость, которую он, как цветной иммигрант, никогда еще не ощущал.

Тут же послышался гудок автомобиля и женщина оттянула он него ребенка. Отец мальчика, должно быть, муж этой женщины, впрочем, неважно, кем он был, помогал им сесть в машину. Даже не расслышав, что мамаша сказала мужу, доктор запомнил слова малыша, обращенные к отцу.

— В город приехал цирк! — произнес мальчик.

И они уехали, оставив Даруваллу на том же месте. Угол улицы казался теперь в полном распоряжении доктора.

Джулия явно опаздывала. Фарук подумал, что у них не останется времени на еду перед нескончаемыми чтениями в Харбофонте. Тогда он не заснет, не будет храпеть, но публике и несчастным писателям придется слушать урчание его пустого желудка.

Снег все продолжал падать, заметая пустую улицу. В каком-то далеком окне мигали огоньки новогодней елки. Доктор попытался сосчитать, сколько там оттенков. Цветные огоньки в оконном стекле напоминали ему лучики света, отражавшиеся от блесток, пришитых на майки цирковых акробатов. Могло ли на свете быть что-либо более замечательное, чем этот отраженный свет?

Мимо проезжала машина, грозившая разрушить эйфорию доктора, мысленно находившегося сейчас совсем на другом конце планеты.

— Убирайся к себе домой! — прокричал кто-то из окна проезжавшей машины.

По иронии судьбы, доктор не расслышал этих слов, ибо выстрелить ими было гораздо легче, чем практически выполнить. Другие звуки, доносившиеся из окна машины,

заглушил снег. Послышался затихающий хохот, а может, какие-то невнятные расистские выкрики. Однако они пролетели мимо доктора, вместе с машиной. Он не отрывал взгляд от окна с новогодней елкой, смахивая ресницами падающие снежинки, а потом закрыл глаза и они холодным слоем покрыли его веки.

Фарук увидел обезображенного слоном мальчишку в майке с голубовато-зелеными блестками — маленький попрошайка в реальной жизни никогда так не одевался. Фарук увидел Ганешу опускающимся вниз в свете прожектора. Он вращался вокруг своей оси, зубы калеки были крепко сжаты. Завершалась очередная «прогулка по небу», которой в реальности никогда не было и никогда не будет. Настоящий калека мертв. Только в мыслях ушедшего на покой сценариста Ганеша исполнял номер «Прогулка по небу». Вероятно, и фильма никогда не снимут. Однако Фарук видел, как обезображенный слоном мальчишка шел по небу цирка совсем не хромая. Для него это видение существовало в реальности. Образ мальчика оказался настолько же реальным, как и Индия, которую оставил доктор. Ему предназначено снова увидеть Бомбей. Фарук теперь знал: из штата Махараштра невозможно убежать и это вовсе не цирк.

Именно тогда он понял, что возвращается опять и опять. И будет возвращаться. Индия тянет его, сейчас карлики не имели к этому никакого отношения. Фарук почувствовал это с такой же непреложностью, с какой он слушал шум цирка, аплодирующего артисту под куполом. Люди бьют в ладоши, а мальчик-калека спускается на трапеции. И они кричат что-то одобрительное.

Джулия остановила машину и, глядя на своего задумавшегося мужа, нажала гудок автомобиля. Но доктор не услышал сигнал — он ловил шум аплодисментов. Фарук все еще находился в цирке.